жиле.

Вдалеке грянул гром, будто соглашаясь. А потом еще один отзвук — уже ближе. Сама не знаю, почему, но меня потянуло в небольшой дворик за домом. Деревья росли густо, укрывая раскидистыми кронами старую скамейку. На столике со щербатой столешницей в зазубринах скопилась грязь и остатки прошлогодних листьев. Под жмущимися к клумбам тополями припарковалось несколько авто. На их крыши упали первые крупные капли, а через несколько мгновений затарабанило, зазвенело, зашумело, и я, почувствовав, как одежда моментально становится мокрой, закрыла глаза.

Было спокойно. Хорошо. Я будто застыла пчелой в меду, медленно проваливаясь в сладкую, пьянящую жижу. Струи первого в этом году ливня стекали по лицу, струились по шее под воротник, ласкали разгоряченную от недавнего ритуала кожу. В жиле, спокойно плескаясь, медленно пополнялся кен. И подумалось, что я могу стоять так вечность — спрятавшись в дожде, впитывая неожиданную, но приятную прохладу, откликаясь. Казалось, еще секунда — и я пойму, осознаю тайный смысл бытия, цели, которые вынуждают нас рождаться раз за разом, приходить в этот мир, проходить его испытания, смеяться, плакать… жить?

Еще один шаг за грань, но разве он может меня испугать? Я шагала за грань столько раз, что не перечесть. Я знаю все там, я…

— Что ты делаешь?!

В голосе — неприкрытая злость, ярость даже, однако острые углы ее сглаживаются мягкими, упругими каплями. Он тоже мокрый. Волосы облепили скулы, прилипли к шее, к не застегнутой куртке, из-под которой виден треугольный вырез светлого джемпера.

— Стою, — не найдя лучшего ответа, сказала я.

— Апрель, Полина, — выдал он очевидную истину. — Простудишься!

Я покачала головой, прикрыла глаза от удовольствия, понимая…

Он снова говорит со мной. И я чувствую эту связь, которая оборвалась несколько месяцев назад, когда я, влекомая непонятными теперь инстинктами, сознательно отказалась от него.

Мой защитник. Стихия, в которой я снова своя.

— Идем в машину.

Эрик настаивал, и мне захотелось рассмеяться ему в лицо, а затем скинуть мешающие почему-то кроссовки, одежду и кружиться, кружиться. Танцевать. Хохотать, как ненормальная. Соединиться с дождем, стать его частью — одной из серых, плотных туч, которые спустились почти к самой земле и вот-вот коснутся моей макушки. Огладят, приласкают. Успокоят. И я снова стану Полиной — девочкой дождя. Как раньше…

— Идем!

Эрик непреклонен, его пальцы схватили мой локоть, и он ждет, а мне впервые хочется ему отказать.

— Еще немного… — робко прошу, стараясь обойти шторм, разгорающийся в светлых глазах.

— Еще немного, и будет поздно, — сквозь зубы отвечает он, пальцы впиваются в мою руку — грубо, болезненно. — Думаешь, мне легко смотреть на тебя… такую?!

— Какую? — вырывается у меня за мгновение до того, как ответ приходит сам.

Магия схлынула, эйфория прошла, и я поняла, что промокла насквозь, одежду пронизывает ледяной ветер, а я дрожу, стуча зубами, как ребенок. И лишь от взгляда Эрика в груди горячо, обжигающе больно, а он все смотрит, и подумалось, если бы он моргнул, то стало бы легче. Но он не моргает. Только за руку держит, а на моей жиле пульсирует его печать.

— Прости…

Запоздалое раскаяние распирает изнутри, давит на плечи. Его боль — моя боль, не стоит это забывать. Мы — единое, неделимое, наполненный сосуд, жидкости в котором разделились, будто масло и вода. Но это не меняет того, что сосуд один, а я… Он смотрит, выжигает на душе болезненную татуировку.

Это нечестно. Кто придумал все эти переходы, отречения, изгнания, посвящения? Ведь если ты родился атли, ты атли и останешься, зачем пытаться перехитрить свою природу? Лара тоже не смогла, а я всего лишь я. Я совсем не скала, не каменная глыба, которую не расколешь. Я — скорее пластилин, из которого можно лепить. И кто-то лепит ведь, иначе почему все так?

— Идем, — резко бросил Эрик, выпустил мой локоть и пошел к машине.

Я шагала за ним и думала. Наверное, хорошо, что скоро все закончится. Наконец, все мы освободимся, перестанем друг друга мучить. Изводить.

Ничего ведь не происходит просто так. Верно?

— Это самоубийство, — безапелляционно заявила Лив и отвернулась. В маленькой комнате, которую выделили им с Гарди, в атмосфере готичной