хегни, альва. Дима и Майя, прикорнувшие в одежде на разложенном диванчике. Алан… Пухлые пальчики, светлый пушок на голове, ямочка на подбородке. Такой родной, близкий запах — я его ни с чем не спутаю! И в груди щемит, когда пальцы касаются бархатистой кожи его щеки.

Эти дети не заслужили смерти. А значит, я все делаю правильно.

Движение за спиной заставило вздрогнуть. Я знала, что дом защищен — Эрик с Гектором постарались, и даже Гарди похвалил защиту — однако, все равно боялась. Дергалась. Оборачивалась на звук. А потом долго ругала себя за трусливость. Ведь если сейчас я трушу от каждого резкого движения и звука, то что будет, когда мне придется…

— Я не позволю ему погибнуть.

Голос низкий, хриплый. Обещание, которое не воспринимается всерьез. Мы все друг другу что-то обещаем, но не потому, что действительно думаем то, что говорим, а чтобы не сойти с ума окончательно. Продержаться очередной день.

Потому я отвечаю кивком:

— Не позволишь.

И улыбка — ненастоящая, а лишь тень ее, призрак настоящей улыбки.

Объятия тоже не кажутся реальными. Чувствую себя актером на сцене. Свет софитов в глаза, я не вижу зрителя, но знаю, что он там, в зале, смотрит… Судорожно вспоминаю текст доверенной мне роли, четко отрепетированным движением поправляю волосы и… обнимаю в ответ.

— Извини, я был… козлом.

Признание сбивает с толку. И следующая реплика из написанного невесть кем сценария вылетает из головы. Потому я просто стою и слушаю. Сбитое свое дыхание. Отголоски пульса в ушах. Тихое сопение Алана. И шорох одежды Эрика, которая сминается, когда он поднимает руку, чтобы погладить меня по лицу.

— Где мы? — спрашиваю скорее у себя, чем у него.

— Если бы я знал, — тихо отвечает Эрик, и некоторое время мы молчим. Тени зловеще ползут по стенам, нависают у нас над головами предвестниками беды. Из провала окна скалится круглый бок почти полной луны. Изредка ее закрывают бегущие на запад тучи.

Дом кажется безопасным пристанищем. Пока. Но мне и этого достаточно. Прозрачная оболочка защиты не пропустит охотника. Сегодня. А завтра мы обновим ее, усилим и будем продолжать привычный ритуал, пока хватит сил, а потом…

— Когда она ушла, я не понимал, почему, — глухо сказал Эрик, утыкаясь подбородком мне в затылок. — Теперь понимаю.

— Твоя… — Горло сжало спазмом, и фраза вышла незавершенной, оборванной. На глазах выступили слезы — от усталости, от напряжения, которое буквально стало моей второй кожей. Можно было расслабиться, но у меня не получилось, будто если отпустить себя, выстроенная стена рухнет, и все, что копилось во мне все эти месяцы, выплеснется обжигающей лавой, разрушительным потоком, уничтожающим все на своем пути. Потому я стояла, задержав дыхание, слушала, как стучит сердце Эрика — размеренно, спокойно. И отголоски собственного — трепещущего в груди органа, который вот-вот даст сбой.

Я так мечтала, что он однажды заговорит, выползет из собственной раковины, плотной, как бетон. Раскроет самые страшные секреты. Поделится со мной. А потом перестала мечтать — с предателями не делятся. И вот мы здесь. Говорим. Вернее, Эрик говорит — о том случае, который сделал его таким, как сейчас. Изменил. Перекроил, будто вышедший из моды плащ, в нечто-то новое, совершенное. Мое.

Он говорит, а я, как идиотка, не могу подобрать ответных слов, чтобы выразить, как я ждала этого момента — важного для нас настолько, что теперь я даже не знаю, кто мы друг другу. Супруги? Друзья? Части одного?

— Я бы хотела… знать ее, — выдохнула я, наконец.

— У меня есть домик в Испании, — прошептал Эрик мне на ухо, и я зажмурилась от приятного ощущения его руки на моей талии, уединения, словно мы спрятались тут от всех, скрывали тайну, известную только нам. — На самом берегу моря, и из окна видно, как плещутся волны, а окрашенная рассветом вода лижет песок.

— Красиво там, наверное, — ответила, уткнувшись лбом ему в грудь, вдыхая сладкий, густой запах его тела.

— Красиво, — согласился он. Большой палец его руки приподнял волосы у основания моей шеи, легко погладил кожу. Будто впервые мы вот так стояли, и Эрик боялся спугнуть меня неосторожным движением. — И все чаще хочется тебя там спрятать.

— От Хаука не спрячешься.

— Не от него.

Я отстранилась. В комнате властвовала тьма, и лицо Эрика почти полностью отдалось во власть теней, но глаза горели, а губы были недовольно поджаты. И на миг — всего на миг, ведь на самом деле это иллюзия — он привиделся мне маленьким обиженным мальчиком, так похожим на Алана, когда тот не получает желаемого десерта или игрушку.

— Эрик…

— Помолчи, — велел он. — Ты всегда много болтаешь.

Ночь заглушила судорожный выдох, и желание оправдаться не казалось больше необходимостью. Да и смысл оправдываться? Вот она я — как на