– Вот, значит, как? – ноздри мужчины расширились, выпуская горячий воздух, сколько бы лет не прошло, представляя это лицо, Титов жаждал крови. – Хотел получить мой тендер? Кишка тонка Рома.

– Аристарх. Аристарх Павлович, точнее. И как оказалось – у тебя тоже тонка. Не смог ты, Костя. А ведь теперь у тебя впереди крах… Еще год, может два, и все – продажи падают, заказов явно меньше, чем у Самарского, куда уж тебе, старпёру, соревноваться с молодыми?

– Заткнись! – Титов никогда не отличался самообладанием, а Роман безошибочно находил болезненные точки.

– Да нет, я еще не все сказал… Скажи мне, что чувствует человек, у которого из-под ног выбивают землю? Уничтожают то единственное, что имеет для него значение? – от недавнего снисходительного тона не осталось и следа. – Я хотел, чтобы ты получил поражение от меня, но так даже приятней, не придется заниматься этим гребаным строительством. А деньги… Знаешь, тебе тоже будет приятно узнать – помнишь те, которые ты выплатил Насте, как отступные? Которые она положила на счет вашей дочери и поклялась не брать оттуда ни копейки? Я пустил их на то, чтоб создать весь этот цирк. И мне совершенно пофиг, что он себя не оправдал. Это ведь твои деньги! А ты же кроме денег и власти не любишь ничего? Ну так вот, пусть не я, но Самарский забрал твою власть, а скоро заберет и деньги…

– Заткнись! – он не хотел больше слушать этого сумасшедшего, ведь так недалеко и поверить в его слова…

– Нет, я еще не все сказал. Ты же помнишь, какой сегодня день? – не дождавшись ответа, Шутов продолжил. – Помнишь, Костя, не можешь не помнить… И я помню. И не забывал никогда. Я приготовил для тебя сюрприз, тебе понравится, это именно то, что ты любишь! Он ждет тебя у входа в офис. Все, пора заканчивать нашу милую беседу, Константин Львович, только ответь мне на один вопрос – как чувствует себя человек на грани краха? Я хочу знать, что ты чувствуешь, потерпев поражение? Ты не непобедим, старый дурак, и не всесилен, об этом знаю я, знаешь ты, знает Самарский, а совсем скоро узнают и еще тысячи! И знаешь, что они станут делать? Они будут тебя жалеть! Ты ведь так это ненавидишь! А они будут тебя жалеть! Но вот мне тебя совершенно не жалко. Нас ты когда-то не пожалел…

Когда дверь лифта открылась, Константин стоял, прижав к уху молчащий уже телефон.

Гена говорил что-то о том, что ей нужно поспать, что они едут в офис только затем, чтобы она смогла повидаться с отцом, а потом он отвезет ее домой, что она похудела, спрашивал, почему такая бледная. А ей хотелось отодвинуться подальше, заткнуть уши, но еще лучше – просто скрыться с глаз долой.

Ни в первом, ни во втором самолете она не сомкнула глаз, и даже сейчас чувствовала, как шатка еще ее реальность. Не верилось, что все происходит на самом деле, что рядом сидит человек, которого она не видела больше месяца, что едут они по знакомым улицам в сторону офиса отца, что еще каких-то пара минут, и она увидит папу, что окажется снова дома, что вернется на исходные…

– Приехали, – чуть сжав ее руку, Гена вывел Сашу из задумчивого состояния. – Пойдем.

Мужчина вышел из машины, по старой привычке, приобретенной еще во время своих слежек за домом Самарского, оглянулся, и лишь потом рискнул открыть дверь со стороны девушки.

– Тебе точно не плохо? – Гена заглянул в салон, в очередной раз отмечая, что она ведет себя совсем не так, как он представлял. Не видно было в ее глазах той радости, на которую он надеялся, она не щебетала как птица, получив возможность поговорить с кем-то, кроме похитителей, даже, элементарно, не обратила ровным счетом никакого внимания на то, что он считал собственным подвигом… Ведь он спас ее из плена…

– Нет, – проигнорировав руку, Саша вышла из машины. И прежде, чем повернуться к офису, обвела взглядом все – такое знакомое, когда-то родное, а сейчас далекое. Она не была тут всего лишь меньше двух месяцев, не изменилось ничего, так почему весь город кажется таким чужим? Чужие здания напротив, чужая парковка, чужой человек, выжидающе смотрящий на нее, чужой асфальт, чужой вход в офис… – Папа… – она всю дорогу пыталась сдержать слезы, а стоило увидеть его, и сил сдерживаться больше не осталось. – Папа! – мужчина резко обернулся на оклик.

И пусть лицо было сурово, пусть глаза не светились любовью, пусть даже облегчения нельзя было сейчас в нем заподозрить, это было для Саши совершенно не важно.

Она полетела к отцу со скоростью света, стремясь как можно быстрее обнять, впервые за многие-многие годы.

– Папа, – ее рук не хватало, чтоб обхватить широкие плечи, но это не помешало прижаться как можно тесней к единственному мужчине на свете, любовь к которому заложена в ней генетически. – Папочка, папа… – она сто раз права – нервы совершенно ни к черту, уже завтра какой-то психолог получит долгосрочного клиента в ее лице, а сейчас она позволила слезам вольно литься по щекам.

– Я представляю, как он бесится… – Саша не слушала толком, что он говорит, но звук родного голоса ложился бальзамом на душу. – Ублюдок. И он, и этот старый хрен. Вот увидишь, я раздавлю их обоих. А ты мне поможешь. Слышишь меня?

– Да, – Саша подняла глаза, ловя тяжелый взгляд отца. Она не слышала, что говорит отец, но это не имело сейчас никакого значения – она согласна с каждым его словом, просто потому, что это его слова…

– Я урою их, дочка, всех тех, кто пытается встать на моем пути, и ты поможешь мне в этом.

– Я люблю тебя папа.

– Всех урою, Саша, – кажется, не только она не слышала, о чем говорит отец, он тоже находился в каком-то собственном мире, до которого ее слова не доносились. – Он еще пожалеет, что тогда ему повезло.