что продолжает сидеть, а ее обнимают сильные руки. Водят по спине, не подразумевая под этим ничего такого, просто нежно пробегают по линии хребта, что в макушку ей уперся твердый подбородок, а сама она обнимает Яра, сжав руки за его спиной в замок.

А вот сколько это уже длится и пора ли его наконец-то отпустить, она не знала.

– Если захочешь ночью гулять, в следующий раз предупреди.

– Пойдешь со мной?

– Нет, узнаю, чего хочешь, сам принесу. Не хочу постоянно стирать записи с камер.

Кто еще, кроме Самарского, может ответить так? Чтоб в животе что-то снова сделало кульбит, и щеки тут же запылали.

– Ты тиран… – а теперь констатировала уже Саша. И даже особой жалости по поводу правдивости своих слов не испытывала. Это факт. А еще факт в том, что это не может заставить ее от него отказаться.

Он усмехнулся. На секунду рука мужчины застыла на спине, а потом он наклонился, снова целую.

– Хочешь еще? – ответом ему послужили расширенные глаза. То, что он хочет и может еще, Саша почему-то не сомневалась. А вот в своих силах очень даже. Яр отметил такую ее реакцию, усмехнулся. – Фруктов? Хочешь еще? Я принесу. Только скажи, что? Яблоко? Банан? Я видел, там была клубника.

– Нет, – он дернулся в сторону холодильника, но Саша отойти не дала, прижалась сильней, запрокинула голову, смотря прямо в глаза. – Я люблю грейпфрут.

Спорить Яр не стал. Пожал плечами, подхватил на руки, явно расценивая ее отказ от еды готовностью вернуться в постель. И хорошо.

Обняв мужчину за шею, Саша положила голову ему на плечо, закрывая глаза.

Наверное, она дура, раз любит грейпфрут. Мазохистка, извращенка, идиотка. Но она даже думать не может о чем-то другом. Ей нужна его горечь, его твердокожесть, его сочная мякоть, спрятанная под миллионом преград. Ей нужно бороться с этими преградами, чтоб потом в темноте ночи понимать, ради чего боролась. Что он может быть таким… Что может заставлять потерять цельную себя, зато почувствовать себя частичкой его. Что не бывает горечи более сладкой, чем его горечь. Что не бывает награды большей, чем добраться до его вкуса.

Когда Ярослав опустил ее на кровать, Саша непроизвольно улыбнулась. Толком сама не знала, спит уже или еще нет, но мысль ее посетила забавная.

Странно так рассуждать о грейпфруте. Даже глупо. Но она ведь о нем. Исключительно о нем.

– Спи, я скоро вернусь, – Яр поцеловал, прошелся взглядом по голым ногам, которые Саша тут же попыталась подобрать под себя, сворачиваясь в клубок, а потом развернулся, вышел из комнаты. Пока не передумал, пока не отложил.

В комнате для охраны не было никого. Ярослав даже не знал, стоит ли считать это удачей или поводом для того, чтоб завтра кто-то был с треском уволен. Он сел за компьютер, открыл крышку, а потом обнаружил спрятанную под ней записку:

«Чтоб стереть, нужно… (и четкая пошаговая инструкция), а чтоб скопировать… (и еще одна такая же, но уже связанная с другим процессом)».

Артем. Яр усмехнулся, в очередной раз, убеждаясь в том, что когда-то сделал правильный выбор, взяв охранника на работу.

Самарский включил запись.

Вот, она на цыпочках крадется в кухню, осматривается, ежится, а потом направляется к холодильнику. Открывает его, свет тут же четко очерчивает ее силуэт. Она наклоняется, оголяя бедра…

И уже этого достаточно, чтоб дыхание перехватило, а эта запись лишилась возможности хоть когда-то быть увиденной посторонними.

Несколько мгновений Саша провела в поисках, а потом нашла то, что искала, захлопнула дверцу, подошла к столу.

С каким рвением и нетерпением она пыталась справиться с кожурой, будто от этого зависела все жизнь, а не только ночная трапеза.

А потом появился он… Никогда у Ярослава не возникало желания смотреть, как все выглядит со стороны. Участвовать было как-то интересней, а тут…

Она снова, во второй раз за ночь, шептала для него, захлебывалась словами, поцелуями, прижималась, смотрела и закрывала глаза, а потом снова смотрела.

Когда Ярослав вернулся в спальню, Саша уже мирно спала. Не желая будить, он лег рядом, сначала просто пристально смотрел, а потом не выдержал, притянул к себе, дождался, пока она устроится удобно, так, как любит. Пока забросит ногу, пока устроит голову на плече, а руками обнимет, обнял в ответ.

– Я не отпущу тебя, малышка. Прости.

Он толком не знал, когда именно это понял. Вряд ли этой ночью. Наверняка намного раньше. Просто сегодня осознал окончательно. Не откажется от нее. И это будет сложно. Потому что она-то до сих пор сопротивляется. Убеждает себя, что сможет без него. Что улетит, стоит только забыть закрыть клетку. И не просто улетит. Улетит, а потом забудет. Но он-то знал. Она не забудет. И он не забудет. А потому не отпустит.

Он тоже любил один фрукт. Грушу… Наверное, все-таки грушу. Твердую, пока не поспеет. Такую враждебную и непрошибаемую. Но от нее невозможно оторваться. Даже когда она еще не созрела… А вот когда сдастся, устанет упираться, дозреет, становится мягкой, сладкой, нежной.

Странно так рассуждать о груше. Даже глупо. Но он ведь о ней. Исключительно о ней.