– Когда?

– В разное время, но не реже раза в день.

Надеялся ли он увидеть ее там? Этому не бывать. Джулия поднялась, собираясь приказать служанке передать Эдварду, чтобы тот держался подальше от ее комнаты…

Только вот комната уже не принадлежала ей. Она принадлежала ему. Вся резиденция принадлежала ему: каждая комната, каждая безделушка, каждая статуя. Джулия не могла запретить ему бывать там. Он просто высмеет ее. Она находилась в резиденции по его милости. Он дал ей все, чего она, по его мнению, заслуживала. Джулия опустилась в кресло. Внезапно ей отчаянно захотелось рисовать. С тех пор, как она узнала, что стала вдовой, Джулия оставляла спальню только для того, чтобы пройтись к мавзолею или посетить Альберту. Все оставшееся время она проводила в уединении, сожалея о потере, которая часто не давала ей и помыслить о том, чтобы встать с кровати. Теперь существовала вероятность, что она может столкнуться с Эдвардом в комнате для отдыха. Как легко он забирал у нее вещи!

– Спасибо, Торри. Можешь идти.

– Жаль, что я не знаю, отчего вы такая грустная, миледи.

Она мягко улыбнулась служанке и ответила:

– Оказалось, что граф – не тот, кем я его считала.

Честный, но загадочный ответ. Он, несомненно, не удовлетворил любопытство молодой женщины, но заставил поспешно отступить. Джулия подошла к окну и стала изучать свое отражение. Черный делал ее мрачной. Слуги, скорее всего, задавались вопросом насчет ее одежды. Она редко надевала траур после похорон Эдварда в мавзолее, а сейчас носила лишь черное. Слава богу, ей не нужно объяснять свои поступки слугам. Особенно тяжело ей бы пришлось сейчас, когда часы пробили два и она стояла, прижав ухо к двери.

Он всегда был так пунктуален. Джулия не знала, почему в ней возникало безумное желание слушать его шаги. Ковер приглушал звуки, но ей удавалось расслышать его уверенные шаги. Они стихли. Джулия знала, что он остановился прямо у ее двери. Он всегда это делал. Ей казалось, что она чувствует его взгляд и слышит его дыхание даже сквозь дверь. Казалось, что его запах проникал в комнату и дразнил ее.

Не желая выдать себя, она затаила дыхание, опасаясь, что он почувствует ее присутствие так же, как она чувствовала его. Она задавалась вопросом, хотел ли он постучать в дверь, позвать ее, прикоснуться к двери в том же месте, куда она положила собственную руку?

До Джулии донеслось эхо его быстрых шагов. Глубоко вдохнув, она слегка вздрогнула и, прижавшись лбом к двери, затаилась. Она ждала, пока не услышала, как гувернантка спускается по лестнице. Джулия знала, что, приходя к Альберте, он отпускает ее.

Медленно и осторожно открыв дверь, она выглянула в пустой коридор, а затем с напускной уверенностью расправила плечи и вышла из комнаты. Обернувшись, она подняла подол своей юбки и прошла к детской босиком. Дверь была открыта. Он всегда оставлял ее открытой.

Джулия приблизилась к комнате и притаилась на безопасном расстоянии. До нее доносился скрип кресла-качалки, и она представила себе, как он держит на руках ее дочь, пока качается в нем. Она закрыла глаза и прислушалась.

Полчаса, проведенные с Элли, были любимой частью дня Эдварда. Не только потому, что его племянница смотрела на него большими голубыми глазами Джулии. Но и потому, что кроме внимания девочки он получал и внимание ее матери. Он мог видеть четверть дюйма черной юбки, выглядывающей из дверного косяка, и знал, что увидит целый дюйм, когда Джулия наклонится ближе, чтобы услышать его. Он заметил ее только на третий день своих визитов. До этого он уделял все свое внимание Элли. Но в тот раз она заснула. Эдвард поднял глаза, увидел бомбазин[2] и продолжил качаться в кресле.

– Ну-ка, Элли, на чем же мы остановились?

Ему хотелось позвать Джулию и спросить, на каком месте он остановился вчера. Однако он достаточно хорошо знал ее, чтобы понимать, что она не оценит подобное поддразнивание. После такого она, несомненно, перестанет подслушивать его истории. Ее поведение давало ему надежду, что в какой-то момент они смогут общаться. Они должны прийти к этому ради Элли.

– Ах да, великолепный конь, который наблюдал за всеми животными, узнал, что приближается беда. Думаю, мы должны дать ему имя. Можно назвать его Грейменом или Греем, в честь твоего отца. Мне кажется, ему это понравится. Барсук, который носит зеленый жилет, сказал Греймену, что видел ласку Стинкера (глазки-бусинки, острые зубы и длинный острый нос) прячущимся за деревьями. Они решили, что ласка что-то замышляет и хочет испортить пикник, который принцесса Элли устраивает для всех своих лесных друзей на поляне с желтыми полевыми цветами.

Он продолжал ткать повествование о прекрасной принцессе, ее благородных друзьях и о ревнивой и эгоистичной ласке, намеревающейся все испортить. Эдвард говорил и качался в кресле, чтобы видеть кусочек черной юбки. Ему хотелось, чтобы он был любого другого цвета: красным, синим или зеленым. Но Джулия была в трауре и полностью осознавала свое вдовство.

Каждое утро, за час до рассвета, он незаметно шел за ней, пока она направлялась к мавзолею. Эдвард стоял на страже, прячась в тени деревьев. К тому времени, когда Джулия возвращалась обратно, начинало светать, поэтому он не мог следовать за ней по пятам. Ранние прогулки и время, проведенное в мавзолее, могли вызвать пересуды среди слуг. Но в эту пору они были заняты, и ее прогулки оставались незамеченными.