пользуются. Тайна тайн. На темного человека могут темную птицу наслать…»

«Черного лебедя?» — вырвалось из дрожащих губ Мошка.

«Не знаю. Это знание высокого полета. Мне бы разобраться с низшим миром — тем, что лазает, ползает и ходит на четырех и двух ногах».

«Истинно, братец. С тем и я к тебе. И от моей Рифки челобитная: ежели Мафтей нам в беде не поможет, то никто не поможет. И поэтому я тутки. Внемли мне, милостивец…»

«Я тебя, Мошко, хорошо слышу. Не так, как ты меня. В последней нашей беседе просил я о мелочи: расскажи мне о том господине из Хуста, почитателе старины. И какая судьба вышитого Мартой образка? А ты забыл».

«Не забыл я, друг сердечный, не забыл. Однако хустский пан с тех пор не появлялся. Будто отрезало. Может, испугался чего-то, а может, мои цены ему кусливы. Времена нынче тяжелые, никто копейки лишней не заплатит. Кое-кто дважды ел бы одно, прошу прощенья за выражение. Ты, Мафтейка, пришел бы к Колодку, к кузнецу. Ему бродяги носят всякий хлам, найденное и краденое. У него и тот пан, видно, пасся. Мешками брал железо, накопанное под Ловачкой или в Куштановице. А ко мне шел разве что за красивыми находками. Я мусором не поганюсь. Когда и прикуплю, то какую-то вещь хорошую…»

«Как то шитье с Божьей Матерью?»

«Э, то была красивая вещица, не скрою. Я ей сразу и цену не назначил. А когда тот черный пан присосался, как клещ, — продай и продай! — я внимательнее присмотрелся. Вижу, действительно тонкой работы изделие. И заломил цену. А тот и глазом не моргнул, вытягивает кошелек. Я тогда схитрил: говорю, что шитье моей дочери даровано, а она лежит в хвори, и не годится теперь у нее забирать икону. Пусть пан возвращается через неделю — заберет. Купец почтенный, дает не задаток, а полную цену — лишь бы надежно. Только вытащил лапу за порог, я позвал прислужницу Ирму: «А ну, кто мог бы перебить эту вышивку один в один?» — «Тетка Доромбаня, может, и сделает, если найдете шелковые нитки». Нитки я нашел. И тоненькую вощаную бумагу для перевода рисунка нашел…»

«Перевела?» — настороженно спросил я.

«Надеюсь. Еще не узнавал. Если готово, ты первым увидишь, Мафтей… А черный пан прибежал ровно через неделю, день в день. Схватил рукоделие и исчез без будь здоров. Как в воду канул».

«Почему ты называешь его черным паном?»

«Ибо он весь из себя черный. И одеяния, и борода, и перчатки. Еще и ездил на двухколесной чертопхайке с черным верхом… Сам приветливый, услужливый, глаза быстрые, цепкие, а говорил скупо, как цедил беседу. Я шурину своему дал наказ, чтобы разведал там в Хусте, кто такой. Жду его с товаром сегодня-завтра. Что услышу, тебе слово в слово передам. Не веришь мне, Мафтей?»

«Верю твоему страху. Обманывать меня тебе не с руки».

«Боже сохрани. Или я себе враг… Думаешь, Мафтей, что тот пан мог бы приложить руку к девичьим пропажам?»

«Да нет, думаю, не панских рук это дело. Очень уж те руки умелые и цепкие как для пана. А с другой стороны… слишком мудрые для какого-то простака…»

«Да кто же это может быть?»

«Не знаю, Мошко. Но догадываюсь, что это сделал тот, кому не нужны ни деньги, ни выгода, ни слава…»

«Вай-вай. Что ж тогда еще остается ценного?»

«Подумай что».

«Да тут и думать нечего».

«Тогда спроси своего мудрого раввина Элейзара».

«Господи, Мафтей, ты меня пугаешь своими загадками…»

«Загадки, Мошко, как те муравьи, подчиняются одному закону — притяжения и отталкивания. Что-то нас привлекает, а что-то отталкивает… Ты переживаешь, что муравьи тебе жизни не дают, но не сподобился понять, почему они закублилась именно у тебя, а не в доме слева или справа. А почему? Вот и я свое думаю: почему пропали именно девушки и почему именно в Мукачеве?»

«Может, потому, что это город самых файных женщин…» — лукаво улыбнулся шинкарь.

«…И самых плохих мужей, если их оставляют женщины», — добавил я.

«Ну, ты, Мафтей, мастер на уловки. Однако я хотел бы вернуться к проклятой мурашве. Есть ли на них какая-нибудь погибель?»

«Если на все есть лекарство, Мошко, то и погибель можно найти».

«Слава небесам! Не знаю, какими законами и какой ценой, но избавь меня от сей напасти. От всего сердца прошу!»

«Завтра, — сказал я. — Приготовление средства требует ночной поры. Только не разрушайте муравьиную кочку, потому что некуда им будет вернуться».

«Буду ждать тебя, аки Моисея. А моим советом не пренебрегай. Сходи в кузницу, не поленись. Там всякий сброд толчется. Может, и услышишь что. Вести не сидят на месте».