светлость граф Шенборн, когда устраивает охоту, два ящика берет. Токайские и егерские вина остаются, а мараморошская живительная влага — как в песок… Я, преподобный Мафтей, тебя чем попало угощать не буду».

«Думаю, трое царей так долго не блуждали по пустыне, как эта паленка, пока попала к моему штемпелику. Даже боязно одним махом опустошить такую ценность».

«Пей на здоровье, Мафтейка. Все, что здесь видишь, — в твою честь».

Мы выпили, закусили, поговорили. Разглагольствовал в основном Мошко. Я не очень и слушал, зная, что ожидаемого и так не услышу. Не дал долго развозить, встал.

«Ну, Мошко, заключим с тобой токму[202]. Ежели господин из Хуста объявится, ты ему напомни о вышитом портрете. Очень мне хочется глянуть на него. Ежели надо, я и сам к нему заверну. Дай знать. А засим благодарствую за угощение».

«Оставь. Ни наелся, ни напился», — деланно отмахнулся хозяин.

Он провел меня через зал, где каждый стол отзывался своим шумом. Здесь и в будни было многолюдно. Зашел коренастый, сбитый мужик с прокопченным лицом и ремешком вокруг волос. Сгреб с лавочки плюгавого пьянчужку. «Сдвинься, мадьярская морда, русин садится!» Мошко неодобрительно качнул головой, шепнул мне: «Легок на помине. Кузнец Колодко. Выкует какую-нибудь монету и будет здесь киснуть до вечера». И тут же, забыв обо мне, побежал к прибывшему и угодливо затарахтел. Копеечка копеечку зовет.

«Ука щука», — подумал я, выходя от сенцов. Нет, этот просто так не расколется. И не позовет за новостями, не жди. Разве заставишь его самого прийти с поклоном. С этим типом людей только так… Когда я спросил Божьего челядина: «Что стоит за словом «истина»? — «Можно сказать — правило». — «А что является правилом?» — «Вот тебе одно из них. Праведник всегда говорит правду, брехун всегда врет. Это является непоколебимым правилом человеческой природы».

Цыган, прижав руками к груди скрипку, дремал на солнцепеке. Темные потрескавшиеся губы шевелились во сне. По его облезлым лаптям живо сновали большие черные муравьи, которые приползли из большой купины под трухлявым забором. Возле харчевни они обычно искали пищу. Здесь же и меня подкормили одной догадкой. И я улыбнулся про себя: «Придешь, Мошко, сам придешь за милую душу…»

В плавнях с наслаждением сбросил сапоги — и припустил босиком. Мягкие сабельки аира щекотно хлестали по икрам, а острый распаренный дух травы перебил мне жажду от мараморошской варенухи. Выветрился и придух жидовской корчмы. Однако желто-зеленоватый блеск стекла и дальше стоял пред глазами…

Те зеленовато-желтые глаза улыбнулись мне звездами посреди солнечного дня. Открыли новый, затаенный доселе мир чувственности. А заодно стали открывать мне самого себя, иного. Воистину только женщина может проявить нашу скрытую сущность. И когда меня спрашивают, чего стоит тот или иной человек, я, посмеиваясь, говорю: посмотри, какая жена за ним стоит.

Теперь, когда ветер все чаще уносит желания и приносит сомнения, я молитвенно произношу: благословенны вышними и земными силами те