«Нет, не Мария, — невольно шелестнули мои уста. — Это Ружена… дочь Михи-деревача, сиротка взбалмошной матери-беглянки и сама беглянка, вдова богатого иностранца, одаренная вещунка, мастерица чар, монахиня-бегинка… И хотя обладает она тайной силой над деревьями (да и не только над ними), это пани Кравсова, а не Пани Сухого Дерева… Жаль, что тем грезит и заставила в это поверить девиц-ангелиц».
А они продолжали пение, которым славят «Божество святого часа». Журчание воды, щебетание птиц и крики зверей были им музыкой. Хотя нет… музыка была в них самих. И я, холодея сердцем, стал догадываться, какая. Скорее носом, чем глазами, угадал, что за травы цвели вокруг. Кроме пресловутого брадольца, ядовито красовались белена и красавка, прозванная сонной дурью, и желтый мачок, и мандрагора, что помогает соблазнителям, и пьянящий перец, расслабляющий без нарушения ясности ума, и дурман, и дикий пахучий бакун, и кустовой хвойник, а возле него и вечнозеленый кат, еще и мохнатый вьюночек, навевающий видения, и голубые кувшинки у озерца, и верболистовые синиквичи, из которых варят пойло, которое «открывает солнце», и была мутная конопля, и порочный чуймуй — мимоза, которая при прикосновении складывает листья, и даже гибкая яхеваска, которую еще называют «лозой духов»… Не все из того манящего яда мне и узнать удалось. Вот рецептарю Шивереку было бы здесь чем поживиться!
Тем временем пани кто-то окликнул. Из ограды вышел юнец в черной одежде. Принес полотенце, которое взяла одна из дев, и они подошли к колодцу, где Ружена умылась. Тогда каждая служанка в поклоне поцеловала ей руку, и та отошла с поводырем в глубь рощи, где виднелось строение из белого камня. Девы и себе смочили руки в источнике, потом собрались в стайку и двинулись в мою сторону. Так же безмолвно брели, как раньше, а движения их были разомлевшими и неуверенными, как у одурманенных. Будто шли в тумане. И я понимал, что их туманило, знал, откуда это одурманивание. Что привело их сюда и здесь их держит за глаза… Тропа, посыпанная мраморной крошкой, поворачивала вправо, к нарядному домику-срубу. Совсем близко от моего укрытия-осады тянулась стайка квелых девиц.
«Эй, девоньки!» — крикнул я.
Но увы! — в пустоту. И я окончательно утвердился в догадке: «Не в себе. Мир, в котором не было ее, они не слышали».
Смеркалось, возвращались собаки, уморенные Марковцием. И мне надо было возвращаться. Куда и к чему? Оставалась целая ночь, чтобы поразмышлять над этим. На краю леса еще раз оглянулся — сквозь живую изгородь, усердно спрятанную в зарослях поместья, слабо мигали бледные огоньки…
Жаль пера и жалко терзать свое бессилие пространным описанием того, что было дальше.
В предутреннее время добыл я в дебрях необходимое — дичь, сон-грибы и смолу из живого соснового пня. На первой заре усыпил я сторожевых псов, а лошадям черного пана помазал смолой хвосты. Да так, что не скоро их найдут в вешних лугах. Тогда от крайнего знакового кедра протянул к воротной створке поместья восемь разноцветных ниток и к каждой привязал игрушку из дорожной тайстры. Любимые вещи из их мукачевских домов. Подворье помалкивало, только первые птицы провозгласили новый день. Серой тенью прокрался я в серой мгле к требищу пани. Тремя колодами перекрыл поток, что шел от фонтана, и пустил его под дверь домика, в котором ночевали девушки. Только вода пробудит их от глубокого сна… Когда все было готово, я привязал к дуге ворот колокольчик, простую железную колотушку — такой на рассвете пастухи собирают скот в стадо. Крестьянская душа авось и в могиле слышит звон и порывается встать. Он в памяти крови нашей, еще от предков-овцеводов, которые века тому назад сошли с полонин вниз и основали села и города. Звон изначального призыва в дорогу.
Осторожно тронул я нить, привязанную к колотушке. Так, чтобы ее звучание не доносилось до каменного дома. Только до домика-сруба. И дергал ее до тех пор, пока из двери не высыпали на улицу сонные девушки, разбуженные родниковой ледяной водой и утренней росой. И тем пронзительным звоном, обжигающим сердце…
Когда их дрожащие руки потянулись к любимым игрушкам, я выпустил нитку и пошел себе наугад по лесу. В ведущих знаках я уже не нуждался. А им… им было за чем идти и куда возвращаться.
Я шел и думал о том, что
