Проснувшись, Зарубин вышел на гульбище    и сразу же оценил своё жилище: отсюда   и впрямь вся база и её окрестность просматривались на полверсты, в том числе вся речная излучина и даже другой берег, покрытый мелко­лесьем. Кроме того, рубленый арочный свод над ворота­ми усиливал все звуки, и потому было слышно, о чём го­ворят егеря возле клеток со зверями, стоящих на отшибе под крепостной стеной. Утро было солнечным, с явным намёком на начало бабьего лета, однако север стоял под плотной завесой облаков, а это был местный гнилой угол.

Прошедшая безмятежная ночь вдохновила многочис­ленное население охотничьей базы. По словам Костыля, прибалты ничуть не расстраивались по поводу явления ле­шего, воспринимали это как опасное приключение в экзо­тической стране — они уже чувствовали себя путешеству­ющими европейцами. Многие семьи и матери-одиночки были с детьми, но не особенно-то опасались снежного че­ловека, поскольку видели издалека, в контакт не вступа­ли и чаще испытывали боязливый восторг. Впереди у них была ещё целая неделя пребывания на природе, надея­лись, что прекратятся моросящие дожди и ещё успеют по­ходить за грибами, чтобы оплатить своим трудом отдых, кормёжку, проезд в обе стороны да ещё запастись дорогу- щим у них сушёным белым деликатесом.

После завтрака народ получил разрешение на выезд в сопровождении вооружённых егерей и теперь собирал­ся в лес. Накрапывающий дождик не мог остановить тру­дового порыва, прибалты заворачивались в полиэтилен, получали казённые корзины, пестери, лукошки и расса­живались по микроавтобусам. Вероятно, слух о приезде специалиста по укрощению нечистой силы облетел базу: с Зарубиным вежливо здоровались пышущие здоровьем и охотой тридцатилетние особы, а мужчины трясли руку и уже благодарили. Чувствовать себя героем было при­ятно, хотя ещё незаслуженно, тем паче сам Костыль при­бежал в приподнятом настроении: за всю ночь ни один пёс не завыл. Верный признак, что леший к базе даже не приближался.

Недоеденный проводил грибников и поднялся к За­рубину на гульбище.

— Пошли, Митроху покажу!

Зверинец располагался на заднем дворе базы, подаль­ше от жилья. Две клетки были пустыми, в третьей возле полного корыта отходов после завтрака сидел молодой, угрюмый и зажравшийся секач. Крупный, уже раскорм­ленный на зиму медведь находился в двойной простор­ной клетке и напоминал круглую тётку-попутчицу. Как заведённый, он бродил взад-вперёд по бревенчатому полу, словно обеспокоенный и самоуглублённый чело­век, и даже приближение хозяина не могло выбить его из задумчивого состояния. Охотовед отомкнул наружную клетку и хотел было открыть дверцу внутренней, одна­ко медведь внезапно бросился на решётку и зарычал, ис­портив представление.

— Митроха, с ума сошёл?! — ругнулся Костыль. — Пшёл на место!

Зверь стал грызть прутья.

— Не входи, порвёт, — предупредил Зарубин.

Недоеденный был человеком смелым, заводным, от­чаянным, приходилось верить в рассказ о поединке со зверем, о том, что охотоведа любят все бабы в окру­ге, и не сомневаться, что его когда-нибудь непременно доедят. Тем паче Костыль не мог ударить в грязь лицом перед гостем и в клетку всё-таки вошёл, однако Митро- ха всё равно не позволил себя потрепать за холку. Вжал­ся в угол и едва заметно покрутил носом, выражая при­знак крайней агрессии. Вероятно, Костыль заметил это, однако покинул клетку не сразу, показывая, кто тут хозя­ин и одновременно изгоняя из себя атавизм застарелого неизживаемого испуга.

— Что-то волнуется Митроха, — облегчённо заключил он, вешая замок. — Странно, вчера ещё руки лизал... На­верное, к дождю!

Бригады сборщиков уже выехали с территории, те­перь в поход собирались пешие, с большими корзина­ми и запасом пластиковых ящиков: из-за вынужденно­го сиденья в осаде грибов было полно и рядом с базой, однако группы выходили всё равно под охраной егерей с собаками на поводках. Когда ушла последняя, Зарубин открыл свою машину.