забираться на лабаз нет смысла: только спугнёшь, и осторожный седоватый старик может завтра не выйти вообще. И тут он заметил след УАЗа, который на горке поворачивал резко на восток и пропадал в мо­лодых сосняках. То есть спускаться вниз и проезжать пе­релесок было не нужно! А его смутила цепочка столбов, вдоль которых он и поехал...

Отсюда до подкормочной площадки оставалось ки­лометра полтора и километр пешком, но время упуще­но. Поэтому можно было отдыхать все сорок минут, пока медведь пасётся, затем проехать к лабазу, пока светло, и заметить дорогу, чтобы уж завтра попасть на охоту на­верняка...

Зарубин снял куртку, расстелил её рядом с машиной на траве и лёг, испытывая редкое ощущение благода­ти. Вечер был тёплый, пасмурный, без дождя, в воздухе по-летнему звенели комары, в траве стрекотали кузне­чики и где-то далеко — сороки. Шум дойки сюда не до­носился, и слух, привыкший к постоянному звуковому фону, завис вместе с летучим кипрейным семенем, а вку­пе с ним замерли все бегущие ручейки мыслей. В та­кие редкие мгновения он всё время вспоминал, или точ­нее, наполнялся состоянием, которое испытывал лишь в то время, когда в одиночку жил в уссурийской тайге. Там оно было почти беспрерывным, и отвлекали только свои громкие мысли, когда надо было садиться за стол писать дневниковые наблюдения и поквартальные от­чёты. Сейчас же его вывел из небытия надрывный звук автомобильного мотора: дойка наверняка закончилась, и молоковоз повёз товарное молоко на переработку. Тай­ный колхоз Дракони работал как часы: сеялись озимые на комбикорм, паслись стада коров, и теперь становилось ясно, с какого разнотравья, с какого букета растений по­лучалось волшебное масло для кремлёвского общепита. И стадо он спрятал надёжно: в такую бездорожную глу­хомань, да ещё прикрытую губернаторским покровитель­ством, вряд ли кто посторонний сунется.

Невидимый молоковоз на минуту остановился за пе­релеском, затем хлопнула дверца, и машина с воем уполз­ла по грязному просёлку. А спустя несколько минут, как стихли все звуки, он услышал размеренные грузные шаги, точнее, стук травы будто по резиновым сапогам. Припод­нял голову — никого вокруг, но звуки есть. И уже близ­ко! Зарубин вскочил, огляделся и прислушался: тяжёлая поступь человека доносилась с косогора, но там, в багро­веющем зареве, никого не было!

Во рту отчего-то стало солоно, и заныли кончики пальцев на руках, словно были поморожены и теперь отходили. Незримый тяжеловес прошествовал по бугру, и за ним, словно от летящих пол плаща, шлейфом потя­нулся ветерок, колыхая травы, — полное ощущение, буд­то пробежал человек. Когда звук шагов исчез где-то возле леса, Зарубин увидел женщину в белом халате и бидончи­ком в руке! Спину продрал непроизвольный озноб, хотя он понимал, это не кикимора — скорее всего доярка, которую наверняка высадил молоковоз. Она шла от доро­ги по полю совершенно бесшумно и, увидев машину, сде­лала доворот, направляясь прямо к Зарубину.

Он тряс головой, мысленно отплёвывался, однако из­бавиться от наваждения не смог — к нему шла вдова Дра- кони! Подошла, встала в нескольких метрах и посмотрела так, будто хотела сделать выговор: опять какую-нибудь границу перешагнул, что-то нарушил, не туда залез. Он даже осмотрелся, ожидая ругани, но Дива Никитична заглянула через стекло в машину и будто расстроилась.

— А где же Костыль? — удивлённо спросила она.

— Должно быть, на базе, — неуверенно произнёс За­рубин. — Впрочем, не знаю...

— Это не он сейчас к лесу пробежал?

— Нет, я здесь один!

— Жаль... Дяденька, а ты его увидишь сегодня?

— Конечно... Что-то передать?

Вдова посмотрела на свой бидончик и надменно ус­мехнулась.

— Скажи, Диву Никитичну встретил, хотела парным молочком напоить, — она произнесла это так, будто со­биралась дать не молока, а яду.

— Он же молоко терпеть не может...

— Ничего, у меня выпьет! Последнее ему предупре­ждение: будет от меня убегать, поймаю и уши надеру!

— Так и передать?

Дива Никитична, похоже, чувствовала себя на Пи­жме владычицей.

— И ещё скажи: не изведёт волков за старой дойкой, отниму угодья. Выгоню с Пижмы к чёртовой матери. Опять тёлку зарезали!

Зарубин почувствовал себя виноватым.

— Хорошо, передам...

Вдова как-то странно всмотрелась, будто приблизив к себе, и вдруг доверительно спросила:

— Дяденька, ты подарок-то в реку бросил?

— Нет ещё, — признался он. — Подходящего омута не нашёл, с русалками.

— Сегодня поедешь, так брось, — велела она.

— Не жалко? Вещица дорогая, антикварная...

— Нечего меня подкупать! — вдруг заявила Дива Ни­китична.

— Фефелов вспоминал вас очень тепло, — Зарубин попытался защитить шефа. — И при этом волновался...