0н уже забыл, когда в последний раз пил молоко вот так, только что из-под коровы, ещё насыщенное биологическим теплом животного. Студентов, выезжающих на практику, обычно предупреждали, чтоб они не зверствовали над своим организмом, не увлекались парным, и особенно сливками, сразу по- сле сепаратора. Понять состояние несчастного Шлопака было можно, но Зарубину всё шло на пользу.

Вдова словно услышала его мысли:

— Дяденька, ты сильно не увлекайся! — игриво преду­предила она. — Мне не жалко, но вред может случиться. Оставь русалочкам...

— Какой такой вред? — прикидываясь несведущим, спросил он.

И ощутил, как самый настоящий пьянящий хмель разливается по телу, будто на голодный желудок хватил бокал шампанского! Голова закружилась и приятно, сла­достно онемели губы...

— Потом узнаешь, какой! Будет тебе охота!

Зарубин вернул бидончик.

— Ну, спасибо!.. Хмельное у тебя молоко!

— Осенний травостой, пора зрелого семени, — как-то многозначительно произнесла Дива Никитична. — Кто толк понимает, тот ценит и такие нюансы. Самое целеб­ное молоко, потому и пьянит.

Он понимал толк, точнее, что-то ещё помнил со сту­денческой скамьи, однако про институт смолчал, хотя был повод завязать разговор. В хорошем расположении духа она сама была как парное молоко, и понять Фефе- лова было можно. Эта зрелая женщина светилась юной девичьей целомудренностью, скрадывающей возраст, и одновременно манила к себе, словно намекая на воз­можность отношений и свою доступность. И даже не кол­довское — что-то ведьминское в этом было!

— Ты, дяденька, не заплутал ли? — вдруг спросила Дива Никитична. — Вид у тебя потерянный.

— Есть немного, — согласился Зарубин. — На лабаз ехал, а попал не туда. Леший водит...

Он умышленно её провоцировал, надеясь, что вдо­ва каким-то образом себя выдаст, например причаст­ность к существованию леших, к приключениям Бору- ты со Шлопаком, но она свела всё к светскому разговору.

— Бывает. У нас охотники часто тут блудят, место та­кое. Чуть свернул не там и потерялся. Тем более дни па­смурные, солнца нет. А так хочется бабьего лета!

И сделала изящное, едва уловимое движение — буд­то потянулась от предвкушения тепла и удовольствия.

— Кто здесь ходит? — уже прямо спросил Зарубин. — Перед тобой кто-то грузный прошёл. Как слон, и ветер за ним...

Вдова махнула рукой.

— Должно быть, дива. Кому ещё?

— Дива — это лешачиха?

— Лешая, — со знанием дела поправила она. — Ле­шачиха — это жена лешего. Наша, говорят, незамужняя.

— Не боишься тут ходить?

Вдова отвечала простодушно и весело, как все мест­ные туземки.

— Чего же бояться-то? Если я сама — Дива?.. Лешую встретить — это к счастью. Она не всякому и покажется.

— Откуда она взялась? Говорят, раньше не было.

— Наши мужики позвали, она и пришла, — просто объ­яснила Дива Никитична, словно речь шла о чём-то обы­денном. — Они любят почудить.