Бансабира и Гистасп, который весь вечер старательно отваживал от госпожи приставучих танов, «начисто лишенных то ли такта, то ли здравого смысла», наблюдали за «дамскими» успехами подчиненного, ухохатываясь до слез. То, что Дан в какой-то момент пропал из виду, оба сочли хорошим знаком и развеселились еще больше.
– Совершенно неисправим, – резюмировал Гистасп. – Способен только воодушевлять мужчин и соблазнять женщин.
– Удел харизматичных красавцев, – притворно вздохнула тану, будто сочувствуя Дану.
– Мне не понять, – в тон наигранно опечалился Гистасп.
– Да, – Бану благосклонно кивнула, – ты совсем другой.
– Некрасивый или нехаризматичный? – уточнил Гистасп, чуть наклонившись к уху женщины.
– Удручающе занудный, – определила Бану, вновь пригубив белого вина. Гистасп заинтересовался и даже немного напрягся: что за претензии? – Ну сам посуди, в кои-то веки можешь напиться и отдохнуть от меня, пройтись по залу, как Дан, уволочь какую-нибудь красотку в место потише, расслабиться…
Гистасп предпочел не вспоминать, что совсем недавно он подобным образом отдыхал от ее общества в пьяной компании тана Маатхаса.
– …А ты сидишь рядом и вместе со мной наблюдаешь, как шальной и не обремененный обязательствами Дан Смелый во всю молодецкую прыть наслаждается радостями жизни. Ты, случаем, не евнух? – внезапно обеспокоилась Бану, скосив на подчиненного взгляд.
Гистасп добродушно улыбнулся выпаду, после чего сокрушенно сообщил:
– Я, случаем, однолюб.
– Трагедия, – резюмировала танша.
– Не то слово, – согласился Гистасп.
– Дело давнее?
– Не то слово, – повторил альбинос, все еще скалясь.
– Ну, значит, и не мое.
Мужчина глянул на собеседницу искоса, коротко. Если принять, что она не терпит, когда лезут глубже, чем надо, опаздывают, медлят или ищут себе оправданий, с ней становится легко, ведь, несмотря на это, по существу, у Бансабиры Яввуз практически нет претензий к людям.
Пиршество расходилось. Шутки стали грубее, танцы вокруг музыкантов теперь откровенно напоминали трактирные ужимки. Алай оглядел толпу, привлек внимание и сообщил, что ждет гостей утром у себя в кабинете, в одиннадцать часов. Попрощавшись, задержался ненадолго, чтобы отпустить пару издевок в адрес сына, полвечера отиравшегося возле каких-то девиц. Халий, царевич и наследник, будучи в подпитии, безумно разозлился:
– Я пообещал жениться на сучке, которую мне выбрали вы со старухой Гвендиор, но я не давал слова спать с ней одной! Можно подумать, вы святой.
Тема его отношений с женщинами после вдовства была самой сокровенной, и даже с братом – единственным человеком, с которым Стальной царь по сей день говорил на «ты», – он едва ли ее поднимал. Что говорить о мальчишке, и дня не состоявшем в браке?
– Помните, что, в отличие от малолетней выскочки из Яса, вы, Халий, каждым неосторожным словом и дерзким выпадом рискуете весьма большим наследством, – напомнил царь и степенно покинул зал, сделав по дороге какой-то непритязательный жест сенешалю.
В ход пошли шлюхи.
Змей, наблюдая за Бану, ярился зверски. Когда бывшая ученица опять зашлась от хохота и какой-то белобрысый хмырь, наконец решившись, осторожно положил ей руку на плечо, Гор отбросил собственный кубок, вскочил и грозовой тучей пронесся по залу. Широко расставив ноги, он затормозил прямо перед Бансабирой с Гистаспом, заставляя их посерьезнеть. С удовлетворением отметил, как внезапно изменились глаза женщины, вздернул голову и, глядя сверху вниз, бросил:
– Черный. Черные штаны идут тебе больше.
Гистасп, нахмурившись, перевел взгляд на таншу, на незнакомца и обратно. Охрана за спиной Бану (четверо телохранителей во главе с Раду) оголила клинки из ножен на ладонь. Бансабира сделала останавливающий жест, глядя Гору прямо в глаза и размышляя над тем, как можно было ляпнуть что-то настолько дурацкое. Тот держался, вызывая, и Бансабира нашла нужным встать, чтобы сравняться с ним хоть как-то, несмотря на существенную разницу в росте. Гистасп подскочил тут же.
– Больше мне идет быть голой, – медленно ответила танша, подбирая слова. – Но это не повод еще сильнее портить отношения со здешним владыкой.
– Дерзишь? – Сам Гор был облачен в черные штаны и рубашку, дорогущий пояс из тончайшей кожи с расшитыми ножнами и кинжалом из мирасийской стали в них. Оценив, что каждый рубин, символ дома Далхор, в рукояти размером с горошину, Бану не удержалась от издевки.
– Этот кинжал, – протянула она, кивнув на оружие. – За него ведь деревню можно купить, не так ли? Где ты его достал?
Гистасп приблизился к Бану со спины почти вплотную, зная, что танша не одобрит, и не сводил с незнакомца глаз. Тот только расхохотался:
– Приходи завтра к конюшням в полдень, покажу где.
– За час до полудня переговоры.
