расстройством и его в течение долгого времени пользует частным образом психиатр Коняев. Вызовут Коняева – тот все подтвердит. И даст показания, что как раз в день преступления гражданин Остужев был у него на приеме и демонстрировал все симптомы душевного помешательства. Заявит, что, согласно закону об оказании психиатрической помощи, он не мог заставить его лечиться или, против его воли, определить в больницу. Поэтому, скажет психиатр, он мог только убедительно порекомендовать ему немедленно начать лечиться, что и сделал.
«Я, – скажет мозгоправ, – прописал ему немедленно принять такой-то препарат. Однако, как стало известно в дальнейшем, больной меня не послушался, а отправился на службу выяснять отношения со своим якобы обидчиком Чуткевичем, фигура которого оказалась вплетена в сложную систему его бреда».
В данном случае Остужев даже врача нисколько не подставляет. С Коняева тут любые взятки гладки, он в рамках своей профессии сделал все, что мог.
Наверняка следователи побеседуют и с водителем Гамбизоновым – сам Остужев будет на этом настаивать. И Виктор подтвердит показания врача: в тот день, в машине, по дороге с Новокузнецкой на работу, Остужев был явно неадекватен, твердил о наличии против него какого-то заговора, во главе которого, дескать, стоит Чуткевич.
Вот только об одном, будем надеяться, не расскажет Гамбизонов. Хотя бы потому что профессор ему заплатил. Изрядную сумму, сто тысяч в рублях.
Тут нам следует вернуться на пять часов назад и вспомнить разговор, который состоялся между Остужевым и водителем, когда они остановились на обочине, по дороге от доктора на канал. А протекала беседа так.
Профессор:
– Ты познакомил Чуткевича с Тимофеем Менделеевым?
Гамбизонов:
– Кто это такой? Понятия не имею!
– Послушай, Витя. Я все знаю. Тимофей Менделеев во всем мне признался. Он ведь мертв, я не знаю, слышал ты или нет. А мертвые не врут. Поэтому я просто хочу услышать от тебя подтверждение. Никуда дальше меня эта информация не пойдет. А я только за это твое «да» заплачу тебе прямо сейчас пятьдесят тысяч рублей. Итак, ты познакомил Бориса Аполлинарьевича с Менделеевым?
– Да.
– Вот и умница. Держи пятьдесят дубов. И второе: я тебе заплачу авансом еще столько же. За то, что ты впоследствии, когда тебя спросят, скажешь… Скажешь, в сущности, правду: что я сегодня, когда ты меня вез с «Новокузнецкой» на канал, находился в крайне возбужденном состоянии и всячески поносил Чуткевича. И третье: сейчас ты меня довезешь к месту назначения и никому, тем более Барбосу Аполлинарьевичу, о нашем разговоре говорить не будешь. А сам тихо-спокойно уедешь из офиса домой. Спросят – я тебя отпустил.
– Как же вы сами потом домой вернетесь?
Остужев отмахнулся.
– Меня довезут. – Он знал, что вряд ли ему доведется в этот день возвратиться в собственный дом.
Гамбизонов становился вторым свидетелем явно неадекватного поведения профессора. В сущности, даже если он расколется и станет говорить чистую правду, что Остужев в какой-то момент не производил впечатление психа, а был холодным, собранным, деловитым, четким – все равно это ничего не будет значить. Даже во времена настоящего аффекта у душевнобольных случаются моменты исключительной разумности.
Но водителя и врача Коняева – мало. Петр Николаевич, когда будет проходить психолого-психиатрическую экспертизу, непременно попросит, чтобы опросили Эллочку – и несчастная девочка, которая в слезах и впопыхах убежала сегодня с работы, покажет все то же: Остужев в день преступления вел себя явно неадекватно, бормотал, что она его, дескать, отравила по заказу Чуткевича – совершенно понятно, слетел с катушек.
Каковым тогда в итоге станет заключение психолого-психиатрической комиссии? Заранее можно сказать. В преамбуле напишут: «С 1990 года больной Остужев страдает шизоаффективным расстройством. Получал такое-то и сякое-то лечение (Коняев распишет, какое конкретно). 17 сентября сего года в состоянии больного наступило явное обострение. Это подтверждается показаниями д. м. н. Коняева, а также сослуживцами больного Виктором Гамбизоновым и Эллочки Как-Там-Ее-Фамилия. Больной ворвался в кабинет руководителя компании «Три икса плюс» господина Чуткевича, а затем…» – и последует описание деяний профессора, пусть хотя бы даже и убийства. А затем будет сказано следующее: «Есть все основания считать, что в момент совершения преступления Остужев находился в невменяемом состоянии и не отдавал отчета в своих действиях».
Да, сегодня он был явно невменяемым. А с невменяемого – какой спрос? Невменяемого судить ни в коем случае нельзя. Однако психологи-психиатры, пусть даже из Сербского, не смогут в то же время в своем заключении не отметить сущую правду: «В настоящее время больной полностью отдает отчет в своих действиях и поступках». То есть спустя два-три-четыре месяца его вменяемость будет полностью восстановлена. А что делают с такими больными – вменяемыми? Неужто в тюрьму сажают? Нет, их выписывают на амбулаторный режим, под наблюдение лечащего врача.
В худшем случае, планировал Остужев, направят меня на принудительное лечение. Принудлечение, говорят, в России – оно хуже тюрьмы. Но зато – там
