вопрос. И на него требовалось конкретно отвечать. И он решил не тянуть вола, а говорить как есть, рубить правду-матку.

– Ситуация с Ильичом неоднозначная, – сказал он. – Как мне объясняли ученые и, в частности, автор изобретения, товарищ Ленин находится в той области загробной тьмы, контакт с которой особенно сложен и затруднен.

– Это где же он пребывает? – Если привыкнуть к бедному мимикой лицу градоначальника и его голосу без интонаций, можно было догадаться, что он задал этот вопрос с некоторой «лукавинкой». Во всяком случае, после своих слов мэр-губернатор деревянно рассмеялся, как робот в старых фантастических фильмах: «Ха-ха-ха». И добавил: – В аду, что ли?

– Похоже, именно так, – вздохнул Борис Аполлинарьевич.

И тут Шалашовин задал свой (как понял Чуткевич) главный вопрос:

– А где тогда находится?..

В то же самое время профессор подъезжал к своему новому месту работы – телеканалу «Три икса-плюс».

Канал располагался в старом, довольно обветшалом здании бывшего оборонного НИИ. Когда-то здесь царили герои шестидесятых и семидесятых: младшие и старшие научные сотрудники. Изобретали, думали думы и играли в настольный теннис. Теперь НИИ развалился. Здание, на смену ученым и конструкторам, оккупировали новые властители дум. Испытательные стенды и залы, где некогда громоздились вычислительные машины, переоборудовали под студии. В кабинетах и лабораториях организовали гримерные и опен-спейсы для редакторов и продюсеров. В интерьерный дизайн студий Барбос Аполлинарьевич еще вкладывался (по минимуму), потому что иначе хорошую картинку в итоге не получишь. Кое-как гримерки оборудовал. Собственный кабинет. А вот снаружи здание телеканала выглядело позорно. На фасаде потрескалась и кое-где обвалилась штукатурка. Чуткевич его не ремонтировал – все надеялся, что хапнет от властей кусок земли, и у него хватит денег построить там новый, современный телецентр, какой обломился энтэвэшникам. А пока только на ободранном фасаде прикрепили огромные, издалека видные буквы, составлявшие название: три буквы «ха» и огромный плюс:

Получилось стильно, если не считать, конечно, что маячил логотип на дряхлой постройке советских времен.

Остужев подкатил ко входу на «Мерседесе». Точнее, не он подкатил, а его подвезли. Шофер Витя выскочил и распахнул перед профессором дверцу. Это было оговорено в контракте, и Чуткевич не пожалел времени, лично проинструктировал водителя о неукоснительном выполнении. Ученый сначала сильно смущался, потом неоднократно пытался останавливать вожатого и даже, в свойственной ему мягкой манере, бранить его – однако тот оказался неумолим. Петр Николаевич покорился и стал со вздохом вылезать в отверстую шофером дверь, каждый раз приговаривая: «Благодарю покорно, голубчик». И «благодарю покорно», и «голубчика» он явно позаимствовал откуда-то из времен профессора Преображенского или даже профессора Серебрякова, и, возможно, сам воображал себя кем-то из той, дореволюционной или послереволюционной профессуры. Однако если еще несколько лет назад, при жизни супруги, он действительно походил на рассеянного и несколько нелепого ученого былых времен, то теперь разительно переменился.

Не считая «Мерседеса» с личным водителем, Чуткевич категорически настоял, чтобы Петру Николаевичу сшили и подобрали десяток элегантных костюмов, зимних и летних, а также самолично подарил целый чемодан сорочек и галстуков. Помощница и секретарша Эллочка получила инструкции неукоснительно следить, чтобы на службе профессор всегда пребывал в новом, элегантно завязанном галстуке. Со внешним видом дело обстояло так же, как с открыванием дверей машины: сперва Остужев сопротивлялся, брыкался и даже, взбешенный, бегал ругаться с медиамагнатом. Тот был неумолим: «Ты ведь понимаешь, Петя, – внушал он проникновенно, – насколько мне важно, перед сотрудниками и гостями, чтобы мой заместитель и креативный продюсер выглядел не как чмо болотное, а как настоящий мужик?» – И опять профессор смирился и стал покорно подставлять свою выю под заботливо завязываемый Эллочкой галстук.

В университете ученый по-прежнему преподавал – оставил себе одну лекцию и семинар в неделю, и пару аспирантов вел. Градус ненависти к нему со стороны ученых-коллег нынче достиг, из-за его преуспеяния, такого накала, какого не было даже в эпоху награждения Шнобелевкой. Безвременная гибель супруги подзабылась и жестоких коллег больше не смягчала.

В качестве компенсации студентки, хорошенькие аспирантки, а также многочисленные сотрудницы телеканала «XXX+» – редакторши, продюсерши и технические работницы, включая личную помощницу Эллочку – прямо-таки млели от гениального и ставшего очень обеспеченным ученого-вдовца с интересной биографией. И быть бы Остужеву заново окольцованным какой-нибудь наиболее неразборчивой кандидаткой на его стать и финансы, когда бы не покойная Линочка.

Для того чтобы быть с другой – хотя бы даже предаться разврату на рабочем месте, непосредственно на кожаном диване (на что не раз недвусмысленно намекала Эллочка), – требовалось напрочь выбросить из головы ушедшую навсегда супругу. Но проблема здесь заключалась не только в том, что профессор по-прежнему любил ее – хотя, конечно, любил. Высокое чувство, хранимое по отношению к умершей, все-таки могло быть вытеснено или хотя бы смикшировано при помощи пары-тройки бокалов виски или бутылки доброго фалернского. Однако даже в подпитии улечься с другой у Петра Николаевича никак не получалось. Его останавливала мысль о том, что Линочка с небес, как она утверждала, следит за ним и, наверное, за каждым его шагом. Значит, он будет заниматься сексом – а она станет со своего облачка, или где она там находится, подглядывать за ним? Слышать его пыхтение? Видеть его мерно покачивающуюся волосатую попу? Следить, насколько качественно отдается ему партнерша? Нет, от одной мысли об этом все внутри