– Здесь артефакты! – донесся издали голос спеца. – Вредные! Просто бог вас миловал! Мы их обезвредим и заберем.

Нечаев махнул рукой, давая добро на подобное наглое изымание чужой собственности (к слову, недешевой). Ворон со вздохом закатил глаза к небу.

– Если б я уповал на Бога, то утонул бы в реке еще ребенком, вывалившись из лодки, – сказал он и рассмеялся: – Эх, жаль, огород не держу, знал бы, куда ваших ребят направить.

– А позвольте вопрос? – спросил Нечаев. – Существует мнение, будто среди сталкеров преобладают либо атеисты, либо, наоборот, очень верующие люди. Вы вот к кому себя причисляете?

– Ни к тем, ни к другим, – ответил Ворон. – Вы ведь, говоря о вере, имеете в виду христианство, а то и православие как одну из его ветвей? А под атеизмом вы понимаете некое отрицание все того же христианства?

– Это как бы логично, нет?

Ворон покачал головой:

– Я не из этой системы в принципе. Если говорить в общем, мне безразличны иудействующие религии как таковые. Я верю в бессмертие души, множество реинкарнаций и бесценный опыт, который приобретает человек с каждым новым рождением. – Сказав это, он развернулся на каблуках и поспешил к дому. Алла и Денис уже стояли на крыльце и ждали, когда им откроют дверь (у Дениса был собственный брелок, но он пользовался им лишь в самых крайних случаях).

– Простите, я был бестактен. – Нечаев догнал его почти у крыльца. – Просто… вы не похожи ни на кого из тех, с кем мы обычно имеем дело.

– Верно. Я и есть не такой.

Отвечая Нечаеву, Ворон нисколько не кривил душой. Он считал себя абсолютно нерелигиозным человеком, к тому же несуеверным. Тем не менее он обожал всякого рода символику и мистификации. В конце концов, он мог позволить себе красивые вещи, а сорокам и воронам положено таскать разного рода безделушки в собственное гнездо. В свое время Ворон изучил слишком многое и давно разочаровался в вещах, из-за которых люди раньше, а некоторые (не особенно подкованные в плане изучения истории) и сейчас готовы были убивать себе подобных.

«Не существует большей глупости, чем ругаться из-за того, через какое плечо стоит плевать, особенно если не верить в сглаз. Тем паче не имеет смысла отравлять свою жизнь догмами и правилами, не несущими ни малейшей ценности или практической пользы, – говорил он фанатикам и проповедникам, время от времени появляющимся на его пути. – Я не пойду насильничать, грабить и убивать не потому, что меня за это покарает некое божество. Я просто считаю подобное поведение низостью и не вижу в нем ничего достойного».

На извечный же довод тех, кто начинал говорить о посмертии, он отвечал не атеистическим «рая нет», а припоминал более древние учения – те, которые, к сожалению, почти вытеснило с исконных территорий христианство. Древние верили в реинкарнацию, но не в том смысле, который был принят у буддистов: человек не мог воплотиться в животное или предмет, он продолжал рождаться человеком.

Вера в вечность пути, постоянство рождений и смертей отвергали саму возможность рабства: хоть физического, хоть духовного. Человек, гнущий спину ради некоего небесного царства, которое может наступить после его кончины, был несвободен в принципе, что бы ему ни говорили пастыри (которым весьма и весьма выгодны преклонение и смирение). Человек, верящий в бессмертие собственной души, свободен всегда. И чихать он хотел на навязываемые ему рамки. Собственную жизнь он воспринимал одним из кругов обучения, а происходящее с ним – не испытаниями некоего ревнивого божества, которому очень скучно без того, чтобы не портить жизнь собственным созданиям, а как бесценный опыт.

Оттого и вызывали столько злобы у христианских проповедников язычники, потому и призывали «святые» отцы убивать их всех без разбора: мужчин, женщин, стариков, детей. И не просто так все язычники, на какой бы территории они ни проживали, чтили предков и память, а став христианами, начинали бояться живых мертвецов, призраков и всего неизведанного, объясняемого пасторами (чаще всего людьми, далекими от изучения чего-либо, кроме своих священных книг) кознями дьявола.

– Первым в дом пустим Дэна, – заявил Ворон, взяв Аллу за руку. – Не то что он напоминает мне кота, но…

– Я всяко полезнее, – откликнулся Денис.

Он вошел в дом и прикрыл дверь. Некоторое время все оставалось тихо. Нечаев и Алла завели какой-то совершенно не обязывающий ни к чему разговор. Ворон воспользовался этим и, отойдя чуть в сторону, облокотился на стену дома и прикрыл глаза. То пленение «белыми сталкерами» подарило ему одну особенность, которую он по сей день никому не открыл, кроме Дениса, которого та касалась в первую очередь.

Ворон стоял с закрытыми глазами, а на внутренней стороне век словно вырисовался план дома, по которому двигался синий огонек – Денис.

Временами Ворон пытался представить кого-нибудь другого, но не выходило. То ли все дело было в Зоне, то ли в проживании под одной крышей, то ли в гораздо более тонких материях.

– Все, идемте, – сказал он, когда Денис закончил обход и направился обратно. – Мне надоело ждать у дверей собственного дома.

Кажется, Нечаев хотел возразить, но не решился. Алла же усмехнулась и вошла первой, бросив через порог:

– А кота все же советую завести. Черного. Или кошку – трехцветную, на счастье.