был «да». Между делом он совратил Габриэль. Тита поехала домой, несколько дней пыталась сосредоточиться и наконец признала: она – плюющийся кипятком чайник вожделения, который скоро выкипит, расплавит столешницу, спалит к чертовой матери проводку и вырубит электричество по всей округе. Взвесив «за» и «против», она пришла к выводу, что единственный способ исправить ситуацию по-взрослому – это претворить в жизнь изначальный план относительно Бена Карсвилля, то бишь отыметь его. И она позвонила. Когда месяц спустя Габриэль застала их с Беном в постели, от воя задрожал потолок, а от поднявшегося зубовного скрежета глаза лезли на лоб. Тите стало совестно, но и очень приятно. Вечером она показала Бену нечто столь непристойное, что он едва не лишился чувств.

Добровольцем в армию он записался от скуки и еще потому, что за всю жизнь ни разу не встретил человека, который мог бы сказать «нет» и потом не отступиться. (Жизнь Бена Карсвилля отличалась от Гонзовой: неукротимая тяга вперед делала моего друга неотразимым, но порой он все-таки мешкал. Бен Карсвилль не знал сомнений. С тех пор как его игровую площадку застелили резиной, земля у него под ногами стала гладкой, серой, покоренной.)

В армии Карсвиллю вышибли зуб, и пришлось вставить имплантат, а после одной пьяной потасовки (ребята выясняли, кто кого толкнул) у него под глазом появился изящный шрам. Изнурив себя тренировками и достигнув предела физических возможностей, Карсвилль вдруг обнаружил в себе новые. Он прямо сиял от гордости. А потом все как-то улеглось: ни войн, ни беспорядков. Лишь медленное и неизбежное продвижение по службе. Карсвилль смотрел фильмы про войну, потому что сражения шли только там. «Апокалипсис сегодня» пересмотрел двести пятьдесят раз. А потом подал заявление и отправился миротворцем в Африку. Там было хорошо. Там в него стреляли враги, пусть он ездил в танке и носил защитный костюм. Впрочем, в него все равно ни разу не попали. Однажды он – чисто из любопытства – вылез из бронетранспортера, прошел под огнем к вражескому пулеметному окопу и взорвал его гранатой. Карсвиллю потом вручили медаль за боевые заслуги, хотя никаких заслуг не было.

Он вспоминает свой приезд в Аддэ-Катир. Когда их самолет начал посадку над зелеными пологами лесов, горами, похожими на груды разбитого стекла и бесчисленными, связанными между собой озерами, в нем проснулась надежда. Карсвилль вспоминает людей: открытых, подозрительных и обозленных, покинутых и гордых. Да, эта страна могла сказать твердое «нет». Он влюбился.

Аддэ-Катир за три дня подмял под себя Бена Карсвилля. Его безупречная внешность никого тут не интересовала. Катирцы больше десяти лет жили с Эрвином Кумаром, его бандитами и заграничными покровителями. Такая жизнь им порядком осточертела. Некоторые – скорей всего, пастухи, ведь Карсвилль устроил мини-овицид вокруг Красных Ворот – взялись за оружие и начали отстреливать его ребят. Стреляли пулями, стрелами, дротиками и камнями. За первую неделю от камней полегло три человека, им перебили горло. Четвертому повезло больше: камень угодил ему в глаз. Солдат лишился бинокулярного зрения, но дух испустил не сразу. Его как могли залатали, а пока ждали машину, которая отвезла бы его в штаб командования, выяснилось, что камень был покрыт смолой ужасно ядовитого дерева. Рядовой Хенгист начал кричать. Он кричал семь часов без перерыва и умер от коллапса легких. (Пастухи – естественные враги волков и диких кошек. Как волкам, диким кошкам и овцам, им нет дела до Женевских конвенций и запретов на биологическое оружие. У них есть работа, и они ее делают. Пастухам не нужно читать Клаузевица, чтобы разбираться в тотальной войне, – они живут в ней постоянно.)

Бену Карсвиллю стало не до красот Аддэ-Катира. Он оказался совершенно неподготовлен к такому: ему и в голову не приходило, что в жизни бывают безнадежные ситуации. Плевать, что катирцы – честные, жизнерадостные люди, торговцы, музыканты и историки, с благородной национальной религией и крепким чувством общности. Карсвилль просто хотел быть тем, кем всегда себя считал. Быть больше, сильнее, удалее, быстрее. Неважно, как делать свою работу, главное – правильно при этом выглядеть. Поселившись в зоне боевых действий, он достал свой шелковый халат и ходил в нем туда-сюда, демонстрируя всем, как он собран и начхать хотел на врага. Он побуждал солдат ухаживать за собой и пытался внушить им, что случайностей не бывает, есть только действия и противодействия. Какое-то время они шли за ним по этому странному пути. Если бы его удача была заразна, возможно, они бы пошли за ним в ад. Однако удача Бена Карсвилля оказалась удивительно разборчивой. Его неземная красота померкла от пыли и страданий, но по-прежнему работала. Снайперы от него отворачивались и стреляли в тех, кто рядом. Когда Карсвилль ходил по валу с сигарой в зубах, слева и справа от него свистели пули – на случай, если он с кем-нибудь разговаривает. Капитан мог стоять где угодно и делать что заблагорассудится. Враг хотел не убить Карсвилля, а сокрушить. По этой причине его восприятие реальности начало быстро и разительно отклоняться от общего курса. В конце концов его избил и унизил Гонзо Любич с компашкой остроумных мудаков.

Он вспоминает первое погружение в озеро Рут Кемнер: теплую сладкую воду и странное чувство – будто внутри что-то оборвалось. Вспоминает, как пытался выбраться, и какая жуть его охватила, когда чья-то рука потащила его на дно. Враг. Чудовище. Бен вырвался, нашел противника. Вытер воду с глаз и почему-то пришел в ужас. Это было важно, но несущественно – его хотели убить, разве этого мало? Наконец-то Бен мог быть тем, кем мечталось. Он бросился в атаку: свирепый, жестокий, ведомый одними инстинктами.

Бен Карсвилль борется за жизнь, полностью отдаваясь драке. Он бьется изо всех сил. Мы наблюдаем, мысленно спрашиваем себя, кто будет следующим. Озеро кипит. Кровь и пузыри. Из воды, пошатываясь, поднимается силуэт. Я приглядываюсь. Не знаю, ожидал я этого или нет, хорошо это или плохо.

Бен Карсвилль сплевывает кровь и сопли, кашляет и возвращается к берегу. За его спиной в воде плавает нечто мужеподобное. Нечто мертвое и немного грустное. Карсвиль выглядит великолепно, очень кинематографично: он весь мокрый, и в нем будто стало еще больше Карсвилля. Он смотрит на Кемнер и начинает хохотать. Садится на берегу и гогочет, а солдаты укутывают его полотенцем и вежливо уходят. Видимо, он успешно прошел по