Мы съели сыр – каждому досталось по кусочку – и умяли фрукты. Даже поделились с барменом Флинном, за что тот поклялся нам в вечной дружбе (да в таких выражениях, что у меня волосы дыбом встали). Затем мы спрятали письмо – наш тайный путь к отступлению и последнюю надежду – в ящик за барной стойкой. Две недели спустя зазвонил телефон Салли Калпеппер. В каком-то городке произошел пролив опасных веществ, да вдобавок на них напали бандиты.
Мы взялись за задание. Выполнили его хорошо. Получили следующее.
С тех пор потекла обычная жизнь; дни сами по себе коротки, но, когда начинаешь их считать, каким-то чудом они сливаются в года. Мы нашли себе дома, покрасили заборы и двери, краска со временем облупилась, и мы покрасили их заново. Однажды на Рождество Сэмюэль П. сделал предложение Сафире – она его не приняла. Год спустя он попытался вновь, и ее дядюшка спустил на Сэмюэля П. собак. Томми Лапланд нашел в паху седой волос и кинулся в «Безымянный бар» всем его показывать. В процессе мы увидели его знаменитый безобразный прибор, и Тобмори Трент заявил, что впервые сожалеет об уцелевшем глазе. Салли Калпеппер посуровела, похорошела и съехалась с Джимом. Батист Вазиль выстроил оранжерею и сделал вино, от которого несло пеплом и рыбьими костями. Мы соврали, что оно отменное, после чего Вазиль изрядно накачался своим «Премье Крю» и разворотил виноградник танком. Энни Бык начала коллекционировать игрушечные головы. У нее были головы кошки, собаки, обезьянки и нескольких медвежат, но больше всего она любила слоновью, с изогнутыми бивнями из поскони и грустной улыбочкой – зверь будто скучал по тафтяной саванне и родным пеньковым травам. Мы никогда не спрашивали, зачем Энни эти головы, хотя было странно и жутковато наблюдать, как она расставляет их над кроватью. Словом, мы ели, пили, любили – вели обычную жизнь, как вдруг однажды загорелась Труба, и свет погас в «Безымянном баре», и Гонзо Любич впервые завел двигатель своего нового большого грузовика.
Глава IX
В новом грузовике еще пахло пластмассой, а теперь запахло и дальнобойщиком: недосыпом, кофе, бдительностью и спешкой. На лобовом стекле было грязное пятно с налипшими перьями, и Гонзо уже пролил фирменный эспрессо Флинна в держатель для чашек. Никакими усилиями нам не удалось избавиться от свиной вони: она пропитала сиденья, висела в воздухе, и время от времени мы чувствовали ее вкус, если, жуя шоколадку, по неосторожности открывали рот. Еще пара дней плохой дороги, без душа – и грузовик пройдет такое крещение нами, что никто не рискнет к нему приблизиться. Впрочем, запах свинарника и так обосновался здесь навсегда. Я попытался упереться пятками в ручку бардачка – ноги соскользнули. Я попробовал еще раз – бесполезно. Наш старый грузовик был чуть-чуть поменьше, так что можно было вжаться в сиденье, а для этого шикарного монстра я малость не вышел ростом.
Затонувшее Перепутье мы проехали день назад, и, вопреки моим опасениям, ни одно чудище не выскочило из темноты и не свалилось на нас с дерева. Дорога была совершенно пуста. Один раз я увидел на обочине чей-то размытый силуэт, да еще какая-то птица или летучая мышь пролетела мимо грузовика – и все. Нам словно заранее расчистили путь. Даже Бон Брискетт почувствовал, что мы неплохо едем, и чуть сбавил бешеную скорость, чтобы его водители вздохнули посвободней. Дик Вошберн высунул голову из люка и принялся указывать вперед, строя из себя командира танка. У машины тут же обнаружились какие-то неполадки с коробкой передач, и Вошберна стало мотать из стороны в сторону, пока он не залез обратно.
В нормальный мир мы вернулись чуть позже и почти сразу попали в Гаррисбург – невеселый городишко, но невеселость тут была иного рода, не как в Затонувшем Перепутье. На бург он не тянул – сотня бетонных коробочек, в которых людей держали в свободное от работы время. Это было видно по дешевой архитектуре: аккуратные дороги, заборчики, бездушные панельные домишки, расставленные так, словно это настоящий город с магазинами, бутиками, кафе и будущим, а не место для подготовки и хранения тех, чей завтрашний день неизбежно страшен и пуст. Эдакий банк тел, где взрослые на текущих счетах, а дети ждут своего часа на депозитных.
Единственной причиной существования Гаррисбурга был огромный жирный склад сразу за главной площадью, залитой дегтебетоном. Хранилось там то, с чем не пожелали бы соседствовать жители Хавиланда или Нового Парижа. Когда танк Бона Брискетта подъехал к воротам, изнутри вышли двое в костюмах и табельных солнечных очках. Бон смерил их сердитым взглядом и протянул свое удостоверение. Ребята в табельных очках съежились. Бон зарычал, из танка вылез тонкошей. Он что-то тявкнул, и нас пропустили. Конвой сопроводил нас в пустой ангар, где толпилось множество военных и ребят в табельных очках, а посреди огромного зала кольцом стояло десять больших, высотой в несколько метров, штук, наспех скрепленных между собой.
Гонзо втянул воздух сквозь зубы.
