Тайна человеческой математики – как ни дели народ, на две ли части, на десять, выбери из толпы одних неугодных или отмежуй группу случайных людей – как только общество сложится, в нем обязательно найдутся два-три человека скромной наружности с талантом забастовщика в крови. Достаточно зайти в цех, проорать «ВСЕЕЕЕЕ ЗА МНОООЙ!» и уверенно возглавить толпу, как рядом уже шагает судомойка из столовой и заводит бодрую речевку: «Два, четыре, шесть, восемь! Мы людей в беде не бросим! Грянем дружно, враг не спит! Долой Компанию и геноцид!» – а бледный парень в вязаном свитере раздает плакаты и показывает людям, где лучше встать, чтобы причинить максимальный ущерб. Когда вы добираетесь до Клубной комнаты (ex officio[12] штаб-квартиры Забастовочного Комитета), все уже готово для открытого заседания, а бледнолицый составил из ваших обид повестку дня.

Батист Вазиль и его ребята обеспечивают безопасность. Похоже, они в свое время подавили немало забастовок – вопреки собственным политическим убеждениям, твердо заверяет меня француз, и будь добр, надень-ка вот эту шапку, чтобы не так выделяться, а то мы… пардон, они первым делом убирают самых заметных. Самое любопытное, что все забастовщики питают к Найденной Тысяче двойственные чувства. Многие относятся к ним подозрительно – и, возможно, они правы. Соль в том, громко заявляет Томми Лапланд перед восхищенной толпой гражданских, что нельзя убивать людей только потому, что мы им не доверяем. В этом отличие хороших людей от плохих. Затем на помост (два связанных друг с другом чемодана, которые два часа назад служили нам столом) поднимается Ларри Таск с собачкой Дорой в руках и откашливается.

– Я мало что знаю… – Тут ему приходится повторить, потому он забыл включить мегафон: – Говорю, я мало что знаю! И оратор из меня неважнецкий. – Дора фыркает в мегафон, и толпа приветствует отважную псину одобрительным ревом. – Но вы все слышали мою историю, что я сделал с Паскалем Тимбери. – Ларри Таск на секунду опускает голову. Когда он вспоминает Паскаля без подробностей с извлечением Доры из его брюха, он по нему скучает и не стыдится рассказать об этом за стаканчиком чего-нибудь горячительного. – Ну да дело это прошлое… Я не ручаюсь, что теперь поступил бы иначе. Штука в том… – Он замолкает на очередных овациях. – Штука вот в чем: я это сделал сгоряча. Все случилось внезапно, я просто вспорол ему брюхо и вытащил оттуда Дору, ведь, кроме нее, у меня никого нет. Я убил своего друга, потому что испугался и растерялся, ведь он сожрал ту, кого я любил. Это одно. А тут совсем другое. Они хотят разрушить дома людей (людей, как Паскаль), а их самих отдать ученым вроде тех, что заварили всю кашу – мы, кстати, им помогали, не забывайте, – только потому, что нам страшно. Не знаю, как вы, но я такой грех на душу брать не стану. Не хочу половину жизни бояться, а вторую половину – мучиться совестью.

Не успевает он сесть, как Дора пронзительно тявкает в мегафон, и поднимается такой рев, что стены дрожат. От волнения Дора тявкает снова и снова, и на волне всеобщего негодования разносится вердикт: «Трубоукладчик-90» на это не пойдет. Ни сегодня, ни когда-либо. Нет, нет, нет, нет! Именно так начинаются все революции.

Я ищу взглядом Захир-бея, но нигде его не вижу. Это, в первую очередь, его победа. Но они с катирцами, наверное, закатили отдельный праздник или работают. В любом случае, открытое заседание переходит в вечеринку (завтра никому не надо на работу), на моем плече – прохладная ладонь, а на щеке – поцелуй. Ли рядом и гордится мной. Я могу свернуть горы.