– Я знаю, кто ты.

Я в ужасе округляю глаза. Сейчас он говорит негромко, но никто не мешает ему повысить голос, позвать охранника, тогда нам конец.

– Что вам надо? – шиплю я.

– Извини, – едва ли не в голос рыдает он, заставляя меня вздрогнуть. – Я не собираюсь никому ничего говорить, клянусь.

Видно, он действительно меня знает, но я его – нет.

– Кто вы?

Он называет имя, которое мне ничего не говорит:

– Клейтон Хилл. – И добавляет: – Ты очень похожа на свою мать. И на брата. Мне ужасно жаль, что с ней все так вышло. И это я во всем виноват. – По его мясистым щекам текут слезы. – Я даже не очень-то долго и держался. Они… они… – Он поднимает руки, показывая мне ожоги. – А потом сказали, что она мертва. И это было хуже всякой пытки. Она ведь была такая чудесная женщина. Такое большое, доброе сердце.

Неужели это возможно?

– Так вы… вы тот сотрудник Центра, который помогал ей?

Он тянет ко мне руки сквозь ячейки решетки, на сей раз в мольбе.

– Извини меня, пожалуйста. Извини за то, что не хватило сил.

Выходит, это не Ларк. Не ее это вина. Испаряется горечь, которая охватила меня и не отпускала при мысли, будто она, пусть невольно, стала виновницей маминой смерти.

Мне приходится заставить себя отвернуться, потому что охранник уже выводит Эша из камеры. Руки у него связаны за спиной, выглядит он растерянным и бледным, все лицо в синяках. Идет, спотыкаясь, охранник вынужден поддерживать его. Наркотиками накачали? Взгляд его блуждает, какое-то время он вообще ничего не видит. Затем вроде приходит в себя, и в один страшный миг – я не успеваю остеречь его взглядом или жестом, да он и сам не успевает сообразить, что к чему, – Эш выпаливает:

– Рауэн?! А ты что здесь делаешь?

Ч-черт! Охранник, сопровождающий Эша, явно ничего не понимает. Можно было бы, конечно, попробовать заиграть ситуацию, сказать, что Эша накачали какой-то гадостью, все у него в голове смешалось, а может, это какая-то уловка с его стороны, потому что на самом деле видит он меня впервые. Но раз возникшее сомнение рассеять уже сложно, и у нас остается один-единственный шанс.

Был план. Хороший план. Но если я чему за последние несколько дней и научилась, так это тому, что планы почти всегда меняются.

Лэчлэн сдвигает на нос свои сверхмодные очки с затемненными, зеленоватого цвета линзами и поверх оправы смотрит на меня своими красивыми глазами второрожденного.

– Готова? – беззвучно спрашивает он. Я тянусь к жемчужным бусинам у себя на шее и едва успеваю кивнуть.

Словно не каких-то несколько часов потратили мы на разговоры, а целыми неделями репетировали эту сцену, Лэчлэн бросается к Эшу, направляя на него, как копье, ручку, которую все это время вертел в пальцах. Охранники, полагая, вероятно, что он намеревается прикончить их подопечного, встают у него на пути… и неожиданно выясняется, что это больше не ручка.

В тот же миг я крепко захватываю в ладонь горсть бусин, срываю с шеи ожерелье и бросаю на твердый пол. Жемчужинки подпрыгивают и раскатываются по всему тюремному помещению. Иные катятся к входу, где на страже стоят другие охранники. Я вижу, как мужчины и женщины в форменной одежде с любопытством вглядываются в эти невинные на вид жемчужины… но неожиданно выясняется, что это больше не жемчужины.

Я вытаскиваю свою ручку – другую, не ручку из блокнота – и прижимаю ее к лицу, из нее выползает клейкая биопленка, которая, прилипая к коже, превращается в маску, похожую на ту, что недавно была на мне, она прикрывает глаза, ноздри, рот, оставляя лишь небольшие просветы, чтобы можно было видеть и дышать. Химическая реакция обеспечит меня воздухом на десять минут, чего должно вполне хватить. Через пленку я смутно вижу, что и Лэчлэн натягивает маску на себя и Эша.

В этот момент, слегка подпрыгивая, жемчужины детонируют и выпускают струи токсичного газа.

Я чувствую его кожей, становится холодно так, будто я попала в морозильную камеру. Но само зелье в организм через кожу не проникает, только через легкие и глаза. Охранники начинают убеждаться в этом на себе.

Я помню этот запах настолько остро, что почти желаю еще раз вдохнуть его. Заполучив новые глаза, осуществляя новую миссию, я, быть может, уже никогда не увижу великолепного камфорного дерева, дарящего второрожденным детям Подполья надежду, радость… и в то же время, путем несложной химической реакции, позволяющего производить растительный яд, способный умертвить десятки или даже сотни людей.

Природа дарует жизнь, природа дарует смерть. А что мы, особи человеческие, являем собой, как не часть природы?

Все вроде идет как по маслу. Лэчлэн был убежден, что нам удастся контрабандой проникнуть в закоулки умной техники, и оказался прав. Он не сомневался, что зелье, основанное на камфоре, выведет из строя любого, в чей организм оно попадет, и оказался прав. Охранники задыхаются, их рвет, они теряют сознание. Лэчлэн говорил, что в конце концов люди оправятся, но, глядя, как быстро охранники из здоровых людей превращаются в инвалидов, а затем и вовсе застывают в неподвижности, я начинаю думать, что сказал он мне это только для того, чтобы не обременять мою совесть новыми