суровые минуты он умеет заставить меня радоваться жизни?

Я вижу, что Ларк наблюдает за нашей пантомимой, и, покраснев, опускаю голову. Но тут же сердито вскидываю ее. Что дурного в том, чтобы иметь двух друзей? И почему оба не могут заставлять меня радоваться жизни? Я очень долго была лишена практически всего. И думаю, заслужила право на дружбу как Ларк, так и Лэчлэна без того, чтобы они косились друг на друга всякий раз, как я уделяю слишком, с их точки зрения, много внимания либо одному, либо другому.

Но сейчас не время задумываться об этом. Я одергиваю себя – этому искусству я обучиться успела, – и мы с Лэчлэном первым делом направляемся по широким узким ступеням, ведущим в цокольные служебные помещения. Там Ларк отделяется, чтобы запастись всем, что необходимо для ее миссии прикрытия, после чего идет ожидать нас в главном вестибюле. На прощанье она чмокает меня в щеку. Я вижу, как Лэчлэн старается скрыть недовольство. Далее мы, поднимаясь наверх, минуем помещения с базами данных и наконец достигаем первого этажа, где расположены штабные учреждения охраны Центра.

Досюда мы добрались беспрепятственно. Отцовский пропуск, попискивая, позволяет нам миновать все барьеры, встречные практически не обращают на нас внимания. Судя по всему, внизу большинство людей просто заканчивают работу, занявшую больше времени, чем предполагалось, и им не терпится уйти домой. Это ремонтники, а также низший технический персонал, которому редко приходится сталкиваться с людьми нашего – по виду – ранга: с растущими молодыми бюрократами. Те, от кого можно ждать неприятностей, все время нагружают их разной дополнительной работой, всячески ругают. Вот они и опускают при встрече глаза, делают вид, что нас нет, и надеются, что мы ответим им той же монетой.

Но здесь, на первом этаже, ситуация осложняется. Мы должны сделать так, чтобы наша легенда выглядела безупречной.

Мы столько раз повторяли ее, что теперь я точно знаю, как вести себя. Лэчлэн – сама уверенность в успехе – сразу разъяснил мне, что, хоть Центр и считается самым тайным и самым защищенным местом в Эдеме, надежность его зиждется больше на технологиях, чем на живых людях.

– Если твой пропуск считывается – все в порядке, – сказал он. – Здесь верят в Экопан. И если Экопан считает человека своим, никому не придет в голову подвергать это сомнению. Благодаря пропуску твоего отца меня сочтут одним из высших руководителей Центра, который либо просто обходит территорию, либо занят каким-нибудь секретным делом. На этом уровне никого не подвергают двойной проверке, не сканируют. Никто не станет присматриваться и, стало быть, не заметит, что я на тридцать фунтов легче и на тридцать лет моложе обладателя этого пропуска.

У главных входов находилось множество разного рода сканов и иных контрольных устройств – биометрических приборов, детекторов и так далее, но мы-то попали сюда через коллектор, так что всю эту технику благополучно миновали. Стоит человеку оказаться внутри здания – все, он вне подозрений. Считается, что Экопан сделал свою работу. Любой попавший внутрь – лицо привилегированное, элита. Так что, по словам Лэчлэна, даже если лиц наших никто не знает, это не препятствие, мы – свои. Подумают, что мы либо из другой смены, либо новички, либо дети персоны настолько важной, что и спросить никто ни о чем не осмелится. Учащиеся – дети высокопоставленных чиновников – часто проходят здесь практику либо сразу по окончании учебного заведения получают хорошие должности, так что наш юный возраст никого, в общем, не удивит.

– Люди недооценивают силу ожиданий, – шепчет Лэчлэн, когда мы уже почти подходим к тюремному отсеку этажа, где находятся службы безопасности. – Нам нет нужды доказывать, что мы – свои. Это просто наша работа – находиться здесь. – По какой-то непонятной круговой логике наше присутствие само по себе является доказательством нашего на него права.

Мы поднимаемся по спиральной лестнице на второй этаж. Архитектура здесь на удивление красива, линии плавные, как на двустворчатой морской раковине. Вестибюль пронизывают мощные лучи света, все вокруг ярко, светло, там и тут голубые и зеленоватые прожилки, как на море. Прямо рядом со спиральной лестницей со второго этажа на первый низвергаются нереальные в своей прозрачности каскады воды. Три крохотных робота-уборщика снуют вокруг бассейна, стирая капли, попавшие на пол.

Пока все в порядке.

Когда последний завиток спирали приводит нас в охранное отделение Центра, пляжная яркость мигом исчезает. Тут все голо. Я бы даже сказала, песком посыпано, не будь пол вылизан до мертвенной белизны. Весь вид другой. Что у самого помещения, что у людей. Я опускаю взгляд и вижу в вестибюле какого-то неприметного ремонтного рабочего, толкающего перед собой в сторону атриума тележку, до краев набитую инструментами и ведрами. Лишь хрупкое телосложение подсказывает мне, что это Ларк. Хорошо бы она подняла голову, ободряюще улыбнулась мне. Но нет, для этого она слишком благоразумна, да и я быстро отвожу от нее взгляд.

Мы минуем пропускной пункт – Лэчлэн на ходу бросает всего лишь слово, и в ответ ему машут рукой: проходите. С видом строгим и серьезным, мы идем коридорами, схему расположения которых Лэчлэн получил от разведки Подполья и уточнил по чертежам системы водоснабжения, полученным от Ларк.

Мы оказываемся в широком коридоре, упирающемся в какое-то большое помещение. До меня доносятся звуки человеческого страдания, приглушенные, но безошибочные. Чем-то – не могу определить, чем именно – пахнет, запах неуловимый, но острый, от него мурашки по коже бегут. Быть может, это запах страха?

Я останавливаюсь на ходу. Повсюду вокруг – тюремные камеры.

– Не забывай, кто ты есть, – негромко говорит Лэчлэн. Он имеет в виду: не забывай, в каком качестве ты явилась сюда. В качестве студентки,