выдержала испытание блестяще. Как в Серпантине, когда этот зеленорубашечник собирался прикончить меня, а ты…
– Не надо! – резко бросаю я. Мне все еще чудится запах крови. Думаю, это уже навсегда. Мне не хочется вспоминать то, что я сделала. Я стараюсь убедить себя, что в том нет моей вины, что я хотела только припугнуть зеленорубашечника, а умер он лишь потому, что Лэчлэн заставил его подняться. Случайность. Можно простить.
Но в глубине души знаю: если бы он отказался бросить оружие, если бы я на самом деле считала, что он может наплевать на мои угрозы и сейчас убьет Лэчлэна, я бы воткнула ему нож в горло вполне сознательно, без колебаний.
И это знание страшит меня. Как и то, что я даже не пытаюсь заставить Лэчлэна забрать пистолет, а сую его под рубашку, где он, холодный и твердый, вдавливается мне в живот.
Есть во мне что-то такое, чего я сама не понимаю. То, что мне не нравится.
Но, увы, все это может пойти на пользу, позволит мне и людям, мне не безразличным, остаться в живых.
Он собирается уходить, и меня мгновенно охватывает паника.
– Останься.
Он качает головой.
– С родителями Ларк у тебя проблем не будет. Ведь у тебя теперь новые глаза. – И он подмигивает мне своими – глазами второрожденного.
– Но ведь я их еще даже не видела, – говорю я. – Искать зеркало, находясь под прицелом, времени особенно не было.
– Что это за люди?
Я жду, что он скажет: на вид славные, может даже, назовет их красивыми. Назовет
– Они… не такие, как ты.
Я чувствую, что лечу в пропасть. Не нужны мне эти дурацкие линзы. Я просто хочу быть самой собой, счастливой и благополучной. Я опускаю голову, чтобы спрятать от него глаза.
Лэчлэн берет меня за подбородок, заставляет поднять голову и посмотреть на него.
– Рауэн, она внутри. Ты ведь что-то совсем другое, вовсе не все это. – Он обводит меня рукой от макушки до пят и обратно. – Ты – вот это. – Его ладонь ложится мне на сердце. Я слышу, как оно бешено колотится о нее.
Он притягивает меня к себе… но целует только в лоб.
– Скоро рассвет. Заходи. Я вернусь за тобой, как стемнеет.
Не говоря более ни слова, он решительно отходит и через мгновение теряется в готовой вот-вот рассеяться ночной мгле.
Я тянусь к двери и, не успев еще постучаться, вижу, что в одной из комнат, приглушенный занавеской, горит свет. Это не то окно, что я видела освещенным раньше. Окно в комнате отца Ларк. Занавеска сдвигается, за ней смутно мелькает чье-то лицо. Кто это, Ларк? Может, она видела, как Лэчлэн прикасается ко мне, целует?
Я стучу и жду ответа. Жду.
Дверь открывается. На пороге стоит не Ларк, а женщина лет сорока с немного опухшим от сна лицом, длинными светлыми волосами, наспех собранными в пучок на затылке.
– Да? – В голосе слышится скорее любопытство, нежели участие.
– Я… я подруга Ларк, – с трудом выдавливаю я.
Хотя по дороге сюда я тщательно привела себя в порядок в общественном туалете, на меня накатывает неудержимое желание убедиться, не осталось ли на лице предательских пятен засохшей крови либо просто грязи. Я заставляю себя посмотреть на нее, принять дружелюбный, нормальный вид.
– Странное время для дружеских визитов. – В ее голосе слышится некоторая гнусавость, характерная для обитателей внешних кругов. У Ларк я ее никогда не замечала, но ведь она учится в здешней школе. – Слишком рано или слишком поздно?
– Что? – я ничего не могу понять.
– Встала слишком рано для завтрашней контрольной или возвращаешься слишком поздно с ночной гулянки?
– Я? Слишком рано?
– Все ясно, – гнусавит она. – Не бойся, я ни с кем из родителей не общаюсь и, уверена, твои родители тоже. Так что не проговорюсь. Как погуляли? – Мне в голову ничего не приходит, и она смеется, отступая в сторону и пропуская меня в дом. – Выкладывай, потом легче будет с родителями объясняться.
Едва зайдя внутрь, я ощущаю сильную резь в глазах. Сейчас заплaчу. Но я больше не могу позволить себе этого. Если заплачу, никогда уже не остановлюсь.
Просто… Да, конечно, видела я в этой жизни немного. Может, здесь – как везде. Но жилье Ларк как-то очень уж напоминает
