королевства. Я ничего не понимал, как и все остальные, но я своими ушами слышал, как она отдавала приказы, и мы повиновались ей, как делали всегда». Нам было велено собраться на площади перед дворцом. Построиться перед бараками и выступить маршем – и при этом оставить в них оружие и доспехи! Одной Иштар известно, что все это значит, но таков был приказ королевы. Когда мы пришли на площадь, напротив дворца уже стояли спешенные шемиты, десять тысяч чернобородых дьяволов в полном вооружении, а из каждого окна и двери на площади торчали головы любопытных. Улицы, ведущие к площади, заполнили толпы недоумевающих горожан. Тарамис стояла на ступенях дворца без свиты, если не считать Констанция, который с довольным видом подкручивал усы, словно кот, объевшийся сметаны. Вот только за его спиной стояли полсотни шемитов с луками в руках. Там должна была находиться королевская стража, но их согнали к самому подножию дворцовой лестницы, и они были растеряны ничуть не меньше нас, хотя и прибыли в полном вооружении, несмотря на приказ королевы. А потом к нам обратилась Тарамис и сказала, что передумала и согласна принять предложение, сделанное ей Констанцием, – хотя только вчера она приказала вышвырнуть его со двора! – и что она решила сделать его принцем-консортом[3]. Она не объяснила, почему позволила шемитам столь подло проникнуть в город. Но зато она сказала, что раз Констанций уже командует войском, состоящим из профессиональных солдат, то Хаурану армия более не потребна и ее следует распустить. После этого она приказала нам спокойно разойтись по домам. Повиновение своей королеве давно стало для нас второй натурой, но мы были настолько поражены, что не могли найти слов. Мы сломали ряды и стали расходиться, не успев понять, что делаем. Мы вели себя словно околдованные. Но когда королевская стража получила аналогичный приказ сдать оружие и разойтись по домам, вмешался их капитан Конан. Мне говорили, что в ту ночь он не был на дежурстве и пьянствовал. Но затем он, похоже, протрезвел полностью. Он крикнул стражникам, чтобы они оставались на месте до тех пор, пока не получат приказ лично от него, – и такова была его власть над людьми, что они повиновались, невзирая на присутствие королевы. Он подошел к ступеням дворца и гневно уставился на Тарамис, а потом проревел: «Это не королева! Это не Тарамис! Это какой-то дьявол в ее обличье!» И тогда разразился ад! Не знаю, что там произошло. Кажется, какой-то шемит ударил Конана, и тот убил его. В следующее мгновение площадь превратилась в поле брани. Шемиты набросились на стражников, и их дротики и стрелы сразили многих солдат из числа тех, кто уже успел снять доспехи. Некоторые из нас схватили первое попавшееся оружие и бросились в бой. Мы даже не знали, за кого сражаемся, но понимали, что бьемся против Констанция и его дьяволов, клянусь тебе. Мы не стали предателями!
Голос его дрогнул и сорвался от сдерживаемого отчаяния и замешательства. Девушка вновь принялась утешать его, особенно не вникая в смысл его речей, но всей душой сочувствуя страданиям любимого.
– Горожане не знали, чью сторону принять. Там все смешалось, это был настоящий сумасшедший дом. У нас, тех, кто сражался, не было ни единого шанса – мы бились без строя, без доспехов и чуть ли не голыми руками. Стражники были полностью вооружены и выстроились в боевой порядок на площади, но ведь их было всего-то пять сотен. Они собрали обильную кровавую жатву перед тем, как их вырубили подчистую, но такое сражение могло иметь только один исход. А пока людей убивали у нее на глазах, как на бойне, Тарамис стояла на ступенях дворца, Констанций обнимал ее за талию, и она хохотала, как прекрасный бессердечный демон! Боги, это сумасшествие, чистое сумасшествие! Никогда не видел, чтобы кто-нибудь сражался так, как Конан. Он прижался спиной к стене и, прежде чем им удалось сразить его, уложил вокруг себя гору трупов. Но в конце концов они повалили его наземь – ведь их было сто против одного. Когда я увидел, как он упал, то пополз прочь, чувствуя себя так, словно земля ушла у меня из-под ног. Я слышал, как Констанций приказал своим псам взять капитана живым – и поглаживал усики, а на его проклятых губах играла издевательская улыбка!
Констанций улыбался и в это самое мгновение. Он сидел на лошади в окружении своих людей – коренастых, крепко сбитых шемитов с курчавыми черными бородками и орлиными носами; клонящееся к горизонту солнце высекало искры из их остроконечных шлемов и серебряных чешуйчатых доспехов. В миле за их спинами из густой травы вздымались стены и башни Хаурана.
Сбоку от караванной тропы был вкопан тяжелый крест, и на этом мрачном древе висел распятый человек, с руками и ногами, прибитыми железными гвоздями. Мужчина был обнажен, если не считать набедренной повязки, и его можно было назвать настоящим гигантом, тугие канаты мускулов змеились по его телу, сплошь покрытому густым бронзовым загаром. Лицо его и грудь от нестерпимой боли усеивали крупные капли пота, но из-под черной гривы, падавшей на низкий широкий лоб, яростным пламенем горели синие глаза. Из многочисленных порезов на руках и ногах сочилась кровь.
Констанций насмешливо отсалютовал ему.
– Прошу извинить меня, капитан, но мне недосуг задерживаться здесь, дабы облегчить твои последние часы. В твоем городе у меня срочные дела – не могу же я заставлять ждать прелестницу-королеву! – Он негромко рассмеялся. – Так что я предоставляю тебя твоей судьбе – и этим красавцам! – Он многозначительно кивнул на черные тени, без устали кружившие в вышине над ними. – Если бы не они, такой здоровяк, как ты, пожалуй, прожил бы еще несколько дней на этом кресте. Но не питай напрасных надежд только потому, что я оставляю тебя одного. Я приказал оповестить жителей о том, что с любого, кто осмелится снять тебя с креста, живого и мертвого, сдерут шкуру на площади, равно как и со всех членов его семьи. Я пользуюсь такой славой в Хауране, что слово мое стоит полка стражников. Я оставляю тебя одного, потому что стервятники не рискнут спуститься к тебе, пока здесь есть люди, а я не хочу, чтобы они испытывали неудобства! Вот почему я отвез тебя так далеко от города. Эти стервятники пустыни не подлетают к стенам ближе этого места. Итак, мой храбрый капитан, прощай! Я вспомню о тебе, когда часом позже Тарамис будет лежать в моих объятиях.
Кровь сильнее заструилась из ран, когда пробитые гвоздями ладони сжались в огромные кулаки размером с дыню. На мощных руках вздулись узлы и канаты мускулов, и Конан пригнул голову и яростно плюнул в лицо Констанцию. Воевода холодно рассмеялся, стер плевок с латного воротника и развернул коня.
