аморфной массы, заключенной в стеклянную трубку.

Вещество вновь обретает текучесть, только теперь свет пробивается через струпья. Смотрю на мальчика.

На этот раз сил сказать «да» у него нет. Он кивает.

Завидую этому: тому, что он способен сделать в такой момент, – то, что сам даже не осознает как выбор.

Шестидюймовый[62] мясницкий резак был бабушкиной гордостью и забавой. Маленькой женщине требуются точные орудия. Никаких иных рычагов у нее нет.

Гибб уходит в школу, когда уходит мать. Он встречается с остающимся приятелем на углу и вышагивает два квартала, прежде чем бегом рвануть обратно за забытой тетрадкой. Приятель идет дальше. Внутри каменного особняка нянька на плите разогревает бутылочку в миске. Я ожидаю у себя в комнате, сложив руки на коленях.

Когда слышу ее крик, делаюсь бестелесной. Он молод. Возможно, ему понадобится некоторое время, а я так и не сумела привыкнуть к этим звукам, знакомым в общем-то на предприятии моей работы.

Я ценю Моцарта, а еще «Мотаун»[63]. Кое-что из грегорианских песнопений. Ив Мандес[64]. Телониус Монк[65].

Подробности у меня есть, как то и следует. Я читаю досье.

Вначале он рубанул ее чуть выше талии. Врезался в позвоночник, но не рассек его. Лезвие уходит ей в бедра глубже, нежели могли бы ожидать судмедэксперты, учитывая рост и вес мальчика. Она хватает кипящую воду, но кипяток плещет на нее. Волдыри. Кровь лужей разливается по плиточному полу. Видимо, на крови она и поскользнулась. Поскользнувшись, плюхается. Брызги. Едва она распростерлась, как он добирается до ее горла, и опять же глубина пореза впечатляет специалистов. Оборонительные раны – минимальны. Ухватить лезвие она не успела. Ему удается быстро перерубить сонную артерию. По мнению спецов, это либо случайно, либо заученно.

В это время Люси сидела перевязанная на своем высоком стульчике.

После.

Мальчик он смышленый, с развитой памятью, а потому жгут из перекрученного школьного галстука выдерживает, и Люси выживает.

Перерубив – не без труда – колено, он берет все еще обтянутую чулочком ножку и врубает резак в подъем между третьей и четвертой плюсневыми костями, раздвигая их. Потом медленно, церемонным шагом обходит столовую и гостиные, оставляя за собой кровавый след. Вскоре, полагаю, на свадьбах цветы будут носить мальчики. Кладет ножку на подоконник, а сам открывает окно. Вышвыривает сраженную розу вместе с торчащим в ней резаком. Невероятно, но ножка Люси перелетает через чугунную ограду с плющом и падает на тротуар.

По первоначальным указаниям (до нашей игры в телефон), Гибб ударом резака приканчивает Люси.

Мне позволены кое-какие клапаны, полуправды, импровизации. Хотя они и незначительны, меня всегда наказывают. Для няньки ничего нельзя было поделать.

В свой восемнадцатый день рождения Гибб переводится в частное заведение. Мать платит из остатков бабушкиного семени, но никогда не навещает. Мать и Люси неразлучны, а Люси и в голову никогда не придет наведаться. Обзаведясь протезами на грани искусства, Люси становится известной теннисисткой, глашатаем интересов людей с ограниченными возможностями, инотелесной моделью. В интервью они с матерью не упоминают Гибба. Если интервьюеры настойчивы, обе уходят.

Думают они самое худшее. Считают его бездушным. Но душа его без изменений. Она скручивается в нем, как посудное полотенце при отжиме.

Примерно раз в год наезжает повидать его отец Люси. От жизни Люси он, кого так или иначе считают виновным, отрешен. Мальчика он не любил никогда, но знает, каково быть поверженным. Он говорит сам с собой, а мальчик сидит поблизости, будто слушает. С годами коктейли в парафиновых стаканчиках во многом, и все ж не совсем, лишили Гибба речи. Виски отца Люси развязывает ему язык и сглаживает острые углы четырехчасового улета.

Этот мужик присылает Люси букет из одиночных носочков на каждый день рождения с тех пор, как ей исполнилось три годика. Ему нравится покупать их, невзирая на косые взгляды продавцов. Теперь у нее, должно быть, они всех существующих цветов и рисунков. Косичками, в полоску, в горошек, в радугах, черепах и бабочках, в цветах и колючей проволоке, варенки, вязаные ромбиком и с ангелочками. И она их хранит. Он видел ее в них на матчах. Он их посещает, когда может: садится куда подальше и уходит пораньше. «Никогда красный, Гибб, – говорит он мальчику. – Никогда не видел, чтоб она натягивала на ногу красный. – А потом смеется: – Уверен, это из-за тебя». Отец Люси по-прежнему музыкант. Все еще играет в джазе на скрипке. Прелестно.

И он сохранил все половинки пар. Под конец этого самого посещения (его последнего), едва ворочая языком на исходе часа, он тычет пальцем Гиббу в грудь.

– Тебе. Они утьбя длжныбыть. Я тьбе вот што скжу: я тебе их прышлю.

Гибб все предоставляемое ему свободное время проводит на воле. Однажды, в один из редких моментов просветления, он спрашивает меня о книге в парке – той, что я почти вручила ему.