– В прятки?

В старой усадьбе тысяча укромных уголков.

– В прятки, – соглашается он, обнимая Кэри.

– Тогда чур ты водишь!

Прятаться Кэри нравилось куда больше, чем искать.

– Конечно…

…раз-два-три-четыре-пять…

В тишине дома, другого дома, который теперь принадлежал Кэри, раздался знакомый шепот. И тень старого вяза скользнула по стене, норовя дотянуться до постели.

…я иду тебя искать.

Его жена была ребенком.

Наивным одиноким ребенком, который потерялся в слишком взрослом мире.

Белые волосы. Желтые глаза.

…у Лэрдис были голубые, полупрозрачные, льдистые. И даже в минуты близости в них не появлялось и тени тепла.

Брокк вернулся в гостиную. Огонь в камине почти погас, а запах Кэри остался, он прижился в доме, сделавшись столь же неотъемлемой частью его, как привычные ароматы камня и железа, дерева, старого лака, канифоли и многого иного.

Брокк опустился в кресло и прикрыл глаза. Он устал, и стоило бы лечь спать, но сегодня сны будут тяжелы. В них вернутся дракон и алые цветы огня, раскрывающиеся в небе над мраморным городом. И уж лучше полудрема, окно, дождь и вино, к которому Кэри так и не притронулась.

Терпкое. И кисловатый запах винограда ненадолго перебивает прочие ароматы. Вино ласкало нёбо, оставляя земляничное летнее послевкусие.

…Лэрдис не любила осень.

Сырость. И тоска.

Туманы.

Солнце, которое появляется ненадолго, лишь дразнит светом, заглядывая в узкие окна съемной квартиры…

– …Мой супруг, конечно, не ревнив, но стоит соблюдать правила игры. – И длинные пальцы замирают у подбородка. Ноготки остры, а на бледной коже проступают темные узоры обручального браслета. И Лэрдис, поймав взгляд Брокка, раздраженно поправляет манжет. – Не думай о нем.

– Он вернется.

– Когда-нибудь вернется, а потом вновь уедет… и вновь вернется. – Лэрдис отступает, но не убирает руку, заставляя его тянуться за лаской. И Брокк сдается. В этой игре он всегда проигрывает. Он пытается поймать ее пальцы губами, но Лэрдис смеется. – Вся жизнь, мой мальчик, это череда встреч и расставаний.

Сегодня у нее настроение поговорить.

И когда Брокк ловит ее, зарывается носом в светлые волосы, желая пропитаться запахом лаванды – нет, кажется, аромата чудесней, – Лэрдис раздраженно бьет по руке.

– Успокойся. И… ты не мог бы надеть перчатку?

– Прости.

Он снова забылся.

Ему еще кажется, что металл способен чувствовать. Брокк пытается уловить оттенки, запомнить их. Гладкость кожи Лэрдис. Ее тепло. И легкость локонов. Влагу, когда каплям воды случается коснуться железа. И шершавую шкуру камня. Скользкий лоск старых обоев. Тиснение, шершавые царапины на мебели. Ласку старого бархата.

Брокк знает, что все это – иллюзия, которую создает его разум на основе его же воспоминаний, но он готов цепляться и за иллюзию. А Лэрдис наблюдает за ним. В ее глазах…

Что там было?

Скука.

Все игрушки рано или поздно надоедают. И Лэрдис, повернувшись спиной, говорит:

– Будь добр, помоги.

Ее корсет зашнурован туго, а от белья исходит тот же дурманящий лавандовый аромат, от которого Брокк теряет голову. Он целует шею и плечи, ласкает розовое ушко с жемчужной серьгой…

– Ты забавный мальчик. – Лэрдис совершенна. В ней нет стеснения, но и в наготе своей она не выглядит развязной. – Но нам придется расстаться.

– Твой муж возвращается?