Он отряхнул платье от песка и мелкого сора, прилипшего к юбкам. Заставил разжать изрядно разодранные ладони, ощупал пальцы, и предплечья, и плечи, убеждаясь, что все хорошо.

– Больно? – спросил, обнимая. И Кэри уткнулась в его плечо, заскулила. Больно… но боль потихоньку растворялась.

– Скоро совсем пройдет. – Сверр гладил по голове. – Поверь мне.

Ему двенадцать и даже почти тринадцать. Он взрослый. Ответственный. И в седле держится хорошо. А Кэри неуклюжая, и ее снова лошадь сбросила, да неудачно: нога застряла в стремени.

– Ступить можешь?

Кэри кивнула: она попробует. Слезы лились не столько от боли, которая и вправду была терпимой, сколько от обиды.

– Давай. – Сверр подставил плечо. – Потерпи, маленькая.

Стиснув зубы, Кэри сделала шаг. И едва не взвыла – боль вернулась, а сама нога сделалась словно бы деревянной.

– Стой, – выпустив ее, Сверр встал на колени. – У тебя ступня опухает. Обопрись на меня.

Он расшнуровал ботинок и, невзирая на вой Кэри, стащил его с ноги.

– Вывих. Доктора надо позвать.

Поднявшись, Сверр просто подхватил Кэри на руки и понес. Шагал он широко, и запах менялся, становясь тяжелым, пугающим.

– Все хорошо, маленькая моя. – Он усадил Кэри на лавку и подал стек. – Я скоро.

– Стой. – Кэри попыталась его удержать, она уже видела, как изменилось выражение его лица. Сверр вновь стал… другим. И с легкостью стряхнул ее руку, провел кончиком стека по щеке и, когда Кэри зажмурилась, сказал:

– Не бойся. Я никому не позволю обижать тебя.

Кобылица носилась по леваде, то и дело останавливаясь, дразня Сверра. Она выгибала шею и била копытом, оставляя на песке круглые отметины. Подпускала на расстояние вытянутой руки, но не давалась, уносилась прочь. И Кэри наблюдала за этой игрой, убеждая себя, что Сверр сдержится.

Он ведь обещал в прошлый раз.

И не будет ее обманывать.

Сверр хороший, только вспыльчивый и…

Кобылица устала играть и позволила поймать себя. Тихонько заржав, она толкнула Сверра мордой в плечо, а потом попыталась за ухо ухватить. И он провел ладонью по мокрой от пота шее.

– Нельзя обижать Кэри, – сказал он очень тихо. И стек щелкнул по голенищу сапога.

– Сверр, нет! – Кэри вскочила и сделала шаг, едва не рухнув на песок. Она сцепила зубы и заставила себя идти, чудом удерживаясь на ногах. Длинный подол амазонки волочился по песку, и распухшая ступня скользила. – Сверр, пожалуйста, не трогай ее… она… она мне нравится…

Сверр гладил кобылицу, и та стояла смирно, бархатный нос ее касался его щеки, точно лошадь рассказывала о чем-то…

Доверчивая.

– Нет, пожалуйста… ты не должен этого делать.

Кэри не знала, откуда появился нож.

Просто солнце плеснуло светом, и вспыхнула тонкая кромка лезвия, а кобылица, завизжав, встала на дыбы. И кровью запахло. Запах этот заставил Кэри отпрянуть, и, потеряв опору, она упала на песок. Горячий. Колючий. Разбитый многими копытами.

– Вставай. – Сверр протянул руку, и пальцы его были в крови. – У этой лошади был дурной норов. И выезжена отвратительно. – Он поднял Кэри рывком и, впившись в плечи, неожиданно сильно тряхнул ее. – Никогда не говори мне о том, что я должен, а чего нет.

– Ты… – Кэри не могла отвести взгляда от лошади. Та еще была жива, она пыталась подняться, но вновь и вновь падала на песок. – Ты ее…

Сверр обнял, прижимая к себе, и острие ножа уперлось в спину Кэри.

– Я никому не позволю тебя обидеть.

– Кэри…

Память отступила перед этим голосом, унеся с собой и терпкий аромат крови, и теплоту песка, скользкие ладони Сверра, страх и обиду, детскую, пережитую.

– Не надо плакать, Кэри. – Ее муж стоял перед креслом на коленях и слезы вытирал, не платком – пальцами. А перчатки так и не снял.

Он выглядит обеспокоенным.

И, наверное, зря она истерику устроила.

– Все… хорошо. – Собственный голос стал сиплым, надсаженным.

– Не хорошо, – возразил Брокк, но пальцы его замерли на щеках. Он же встал. Отстранился. И вернулся в свое кресло, которое было рядом, но все же слишком далеко. – Но мы постараемся все исправить.

Он не сердится?