Таннис коснулась его пальцев, тонких и белых, как у девицы.

– Свидетельницей.

– И ни тюрьмы, ни каторги, ни виселицы?

– Именно.

Холодные. Опять он мерзнет, и надо бы угля подбросить, а жаровню ближе придвинуть, хотя она и так вплотную к прутьям стоит.

– Обещаешь?

Верить страшно.

– Клянусь именем рода. – Кейрен коснулся перстня.

Нельзя ему верить.

Ищейка. Чужак. И помочь он хочет прежде всего себе.

Кейрен вдруг нахмурился и приложил палец к губам. Он вслушивался в тишину, и Таннис поневоле насторожилась. Ей местные звуки были знакомы куда как лучше.

Шелест. Слабый скрежет – вода пробирается по проржавевшим трубам древнего водопровода, которые уходят куда-то вниз. Всхлип и словно бы стон проседающей земли. Редкие обвалы. Шорох крысиных лап… и не только.

Она услышала эхо чужих голосов.

– За тобой?

Кейрен втянул воздух и помотал головой. Значит, за Таннис.

– Решай. – Он повернулся к Таннис.

Уйти? Бросить его здесь?

Грент не чурается крови.

Выпустить и…

– Поверь мне, – Кейрен коснулся плеча, – пожалуйста.

А что ей еще остается?

Бессонная ночь сказалась головной болью, которая то вспыхивала ярко, почти ослепляя, то отступала, оставляя знакомую тяжесть в висках. Стучали молоточки пульса, и Брокк то и дело прижимал пальцы к голове, пытаясь унять эту несвоевременную мигрень.

– Вам плохо? – Сегодня на Кэри темно-зеленое платье, красивое, но шилось оно явно для женщины в возрасте. Строгое и тяжеловесное, оно лишь подчеркивало юность Кэри.

Высокая. Стройная.

Изящная.

Девочка, написанная акварелью, дитя не то воды, не то ветра, чье настроение меняется слишком быстро, чтобы уследить за ним. Но Брокку нравится смотреть.

Неуверенность и робкая улыбка.

Рука, которая замирает над его ладонью. Рукава соприкасаются, а пальцы ее ложатся на перчатку.

Выдох. И взмах ресниц. Долгий выжидающий взгляд. Мягкое:

– С добрым утром.

И Брокк отвечает:

– С добрым. Хорошо спалось?

На щеках ее вспыхивает румянец. Знает? Конечно, его присутствие наверняка выдал запах.

– Спасибо. – Румянец становится ярким, а пальцы на ладони дрожат. И Брокк чувствует дрожь, пусть бы это и невозможно. Его рука все еще мертва.

Смущение.

И прикосновение к губам, легкое, словно Кэри пытается спрятать улыбку. Или же запереть показавшийся ей неуместным вопрос.

– Вы…

– Я. Надеюсь, не побеспокоил?

– Нет. – Она замолкает и смотрит под ноги, на темную ковровую дорожку, на туфельки, выглядывающие из-под юбок. В лестнице два десятка ступеней.

Всего-то два.

А стол чересчур велик, и Кэри оказывается по другую его сторону. Ее руку не хочется отпускать, и возникает неловкая пауза. Вчера Брокк мог позволить