никогда не видел такого любопытства в маминых глазах. Дело в картинке. Она тоже это чувствует. Пославший ее, кем бы он ни был, сделал это в качестве приманки, и она действует на нас обоих.

– Я лечу с тобой, – говорит она. – Утром закажу билеты.

– Нет, мам. – Кладу руку ей на плечо и молюсь, чтобы мне удалось ее убедить. Она не может поехать вместе со мной. Потому что некто, или нечто, хочет, чтобы туда отправился я. Все это напряжение, о котором толковал Морвран, эта буря притяжений и отталкиваний – я наконец ее чувствую. Эта фотография вовсе не фотография – это большой и толстый знак. И если я последую за ним, он приведет меня к Анне. Нутром чую.

– Смотри, – говорю, – я поеду к Гидеону. Он объяснит это и убережет меня от беды. Я знаю, он это сделает.

Она бросает взгляд на снимок, на лице ее мелькает сомнение. Она не готова позволить одной-единственной картинке изменить ее мнение о человеке, которого мы оба знаем большую часть нашей жизни. По правде говоря, я тоже к этому не готов. Гидеон все объяснит, когда я туда доберусь.

– Кто бы ни был изображен на этой фотографии, – говорит она, – по-твоему, они знают про атам? Про то, откуда он взялся?

– Да. – И Гидеон, думаю, тоже знает. По-моему, всегда знал.

– И думаешь, они знают, как его открыть – как говорил Томас?

– Да, – повторяю я.

И более того. Все сходится. Мама смотрит на деревце, на черный мазок пепла, оставшийся от ее молитвы.

– Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, Кас, – говорит она отстраненным голосом. – Я знаю, ты хочешь ее спасти. Понимаю, ты должен. Но когда придет время, если цена окажется слишком высока, я хочу, чтобы ты вспомнил, что ты мой сын. Обещаешь?

Силюсь улыбнуться:

– Почему ты думаешь, что обязательно будет цена?

– Цена есть всегда. Так ты обещаешь?

– Обещаю.

Она мотает головой и отряхивает траву и пыль с платья, решительно отметая серьезность предыдущего момента.

– Возьми с собой Томаса и Кармель, – говорит она. – Я могу купить им билеты.

– Тут возникает проблема, – и я рассказываю ей о случившемся. На миг мне кажется, что у нее есть идея – что мне следовало бы сделать или как их помирить, – но затем она качает головой.

– Мне жаль, Кас, – говорит она и гладит меня по руке, словно это меня только что бросили.

Проходит полтора дня, а от Томаса даже эсэмэски нет. Ловлю себя на том, что проверяю телефон каждые пять минут, словно влюбленная школьница, гадая, не стоит ли ему позвонить или лучше оставить его в покое. Может, им с Кармель удалось поговорить. В таком случае не хочу им мешать. Однако если я как можно скорее не расскажу ему про фотографию, у меня башка лопнет. И про поездку в Лондон. Может, он даже ехать не захочет.

Мы с мамой возимся на кухне. Она взяла выходной от колдовских дел и решила поэкспериментировать с новой жаропрочной кастрюлькой. Затеяла какую-то курицу по сикс-биновскому рецепту – я не в восторге от идеи, но у нее такой счастливо-беззаботный и лихой вид в новом переднике с петухами, что я играю свою роль и проявлю достаточно храбрости, чтобы съесть то, что достанут из духовки. Мы избегаем разговоров о чем бы то ни было, связанном с Анной, или атамом, или адом, или Гидеоном. Кстати, наличие у нас иных тем для беседы некоторым образом утешает.

Я как раз встаю со стула, когда раздается стук в дверь. Но это не Томас. У нас в прихожей стоит Кармель. Вид у нее виноватый и несколько растерянный, но одежда по-прежнему подобрана по цветам, а прическа как всегда безупречна. И одновременно где-то в Тандер-Бее Томас представляет собой совершеннейшую развалину.

– Привет, – говорит она.

Мы с мамой переглядываемся. Непринужденность у нас получается так себе – мы просто застыли где были: я – на полпути со стула, а мама – нагнувшись над духовкой в рукавицах-прихватках.

– Можно с тобой поговорить? – спрашивает Кармель.

– Ты с Томасом поговорила?

Она отводит взгляд.

– Наверное, тебе лучше сначала с ним пообщаться.

Но стоит она так, что я невольно сдаюсь. Никогда прежде я не видел Кармель Джонс настолько не в своей тарелке. Она мнется, не зная, уйти или остаться, одна рука на дверной ручке, а вторая так стискивает ремень сумки, что тот того и гляди порвется. Мама кивает на дверь, потом на лестницу, ведущую наверх, в мою комнату, и делает мне глаза. Я вздыхаю.

– Ты как раз к обеду, Кармель, – говорит мама.

Та неуверенно улыбается:

– Спасибо, миссис Лоувуд. А что у вас на обед?

– Не знаю. Сама придумала.