Когда я подхожу, она ничего не говорит – даже не оборачивается, когда на нее падает моя тень. К подножию дерева прислонена Аннина фотография. Та самая, которую я осенью вырвал из газеты. Я всегда ношу ее с собой.

– Где ты это взяла? – спрашиваю.

– Вынула утром у тебя из бумажника, пока ты к Томасу не уехал, – отвечает она.

Голос у нее печальный и безмятежный, в нем еще звучат отголоски только что совершившегося ритуала. Руки у меня повисают плетьми. Я был готов сцапать фотографию, но воля просто вытекла у меня из пальцев.

– Что ты делаешь?

– Молюсь, – просто отвечает она, и я плюхаюсь рядом с ней на траву.

Огоньки на фитильках свечей маленькие и неподвижные, будто твердые. Виденный мной у мамы над головой дымок исходит от кусочка янтарной смолы, лежащего на плоском камне, – он тихонько горит синим и зеленым.

– А сработает? Она почувствует?

– Не знаю. Может быть. Вероятно, нет, но я надеюсь, что да. Она так далеко. За гранью.

Помалкиваю. Для меня она достаточно близко, связанная со мной достаточно сильно, чтобы найти дорогу назад.

– У нас есть зацепка, – говорю. – Атам. Возможно, нам удастся его использовать.

– Как использовать? – Голос звучит отрывисто; она бы предпочла не знать.

– Возможно, он сумеет открыть дверь. Или сам является дверью. Может, нам удастся открыть его самого. – Мотаю головой. – Томас лучше объясняет. Хотя на самом деле нет.

Мама вздыхает, глядя на Аннину фотографию. На ней это шестнадцатилетняя девушка с темно-каштановыми волосами, в белой блузке и с неуловимой улыбкой.

– Я понимаю, почему ты должен это сделать, – говорит наконец мама. – Но не могу заставить себя хотеть, чтобы ты это сделал. Понимаешь?

Киваю. На большее рассчитывать не приходится, и на самом деле я и о таком-то просить не смел. Она делает глубокий вдох и, не поворачивая головы, задувает все свечи разом, вызывая у меня улыбку. Это старинный ведьминский салонный фокус – пока я был маленький, она всегда так делала. Затем задувает янтарную смолу и тянется за снимком Анны. И возвращает его мне. Пока я убираю его в бумажник, она достает из-под колена тонкий белый конверт.

– Пришло тебе сегодняшней почтой, – говорит она. – От Гидеона.

– От Гидеона? – рассеянно откликаюсь я и беру конверт.

Странновато как-то. Обычно, если он нам что-то присылает, это оказывается громадная посылка с книгами и мамино любимое овсяное печенье в шоколаде. Но когда я вскрываю конверт и вытряхиваю на ладонь его содержимое, из него выпадает всего лишь старая размытая фотография.

Вокруг раздается восковое постукивание – мама собирает свечи. Она обращается ко мне, задает какой-то невнятный вопрос, обходя дерево, размазывая янтарный пепел по камню. Я не слышу толком, что она говорит. Я во все глаза смотрю на фотографию, которую держу в руке.

На снимке перед алтарем стоит фигура в рясе и капюшоне. За ней еще фигуры, одетые так же, в красные рясы. Это фото Гидеона, проводящего ритуал, с моим атамом в руке. Но буксовать мой мозг заставляет не это, а тот факт, что у остальных фигур на фотографии, похоже, в руках тоже мой атам. На картинке по меньшей мере пять абсолютно одинаковых ножей.

– Что это? – спрашиваю я и показываю снимок маме.

– Это Гидеон, – рассеянно отвечает она, а затем замирает, когда видит атамы.

– Я знаю, что Гидеон, – говорю. – Но они-то кто? И что это, черт подери, за штуки? – указываю я на ножи.

Мне хочется верить, что это муляжи. Подделки. Но почему? И что, если это не так? Где-то там существуют другие люди, занимающиеся тем же, что и я? Как же я не знал? Об этом я думаю в первую очередь. А затем – о том, что смотрю на людей, создавших атам. Но это не может быть правдой. По папиным словам, и Гидеоновым тоже, атам чуть ли не старше земли, на которой я стою.

Мама все еще смотрит на фотографию.

– Ты можешь это объяснить? – спрашиваю я, хотя очевидно, что она не может. – Почему он послал мне это? Без пояснений?

Она нагибается и поднимает разорванный конверт.

– Не думаю, что это он, – говорит она. – Адрес его, а вот почерк – нет.

– Когда ты последний раз с ним связывалась? – спрашиваю я, прикидывая, не случилось ли чего.

– Только вчера. У него все хорошо. И о письме он не упоминал. – Она оглядывается на дом. – Я позвоню ему и спрошу.

– Нет, – вдруг говорю я, – не делай этого. – Откашливаюсь, гадая, как объяснить свою мысль, но, когда она вздыхает, понимаю, что она уже знает. – Думаю, мне нужно туда поехать.

Возникает крохотная пауза.

– Ты просто хочешь собрать вещи и отправиться в Лондон? – Она моргает. Это не категоричное «нет», которого я ожидал. На самом деле я, кажется,