считаю, что есть вещи, которыми мы не захотим делиться. Может, их не так много. Но ведь все в одиночестве, в спальне делают такое, чего стыдятся.
– А почему они стыдятся?
– Ну, не обязательно стыдятся. Но такое, чем делиться неохота. Скажем, люди не поймут. Или иначе станут тебя воспринимать.
– Ну, в таких случаях рано или поздно происходит одно из двух. Во-первых, мы понимаем, что любое подобное поведение до того распространено и безвредно, что его незачем скрывать. Если его рассекретить, признать, что так делают все, оно больше не шокирует. Мы уходим от стыда и приходим к честности. Или, во-вторых, что еще лучше, мы, общество в целом, решаем, что такое поведение скорее недопустимо, и если все знают или могут узнать, кто так делает, оно тем самым предотвращается. Ты же сама говоришь – ты бы не украла, если б знала, что за тобой наблюдают.
– Ну да.
– Парень дальше по коридору будет смотреть порно на работе, зная, что на него тоже смотрят?
– Видимо, нет.
– Ну так проблема решена, да?
– Да. Наверное.
– Мэй, бывало так, что ты хранила секрет, он тебя грыз, потом ты его раскрывала, и тебе легчало?
– Конечно.
– И со мной бывало. Такова природа секретов. Когда секреты внутри – они как раковая опухоль, когда снаружи – безвредны.
– То есть вы считаете, что секретов быть не должно.
– Я годами об этом думаю, и мне так и не удалось придумать сценарий, где от секрета больше пользы, чем вреда. Секреты способствуют антисоциальному, аморальному и деструктивному поведению. Понимаешь, как это работает?
– Ну, пожалуй. Но…
– Знаешь, что сказала мне супруга много лет назад, когда мы поженились? Она сказала, что, когда мы расстаемся – скажем, я уезжаю в командировку, – я должен вести себя так, будто на меня смотрит объектив. Будто жена за мной наблюдает. Тогда это все, конечно, было в теории, и она отчасти шутила, но образ мне помогал. Оказавшись в комнате наедине с коллегой женского пола, я спрашивал себя: «Что подумала бы Кэрен, если б смотрела на нас через камеру слежения?» И это мягко диктовало мне дальнейшие поступки, не позволяло даже приблизиться к поведению, которым не была бы довольна она и не гордился бы я. Я оставался честным. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала Мэй.
– Конечно, беспилотные автомобили решают массу проблем. Супруги всё лучше понимают, где была их половина, – в автомобилях ведутся логи. Но я вот о чем: а если бы мы
– Я не знаю. Надо думать, все это сильно сократится.
– Мэй, нам наконец-то придется стать лучше. И я думаю, люди вздохнут с облегчением. Вся планета хором оглушительно вздохнет. Наконец-то, наконец-то мы сможем быть хорошими. В мире, где больше нельзя предпочесть зло, не останется выбора,
Мэй кивнула.
– И кстати, насчет облегчения – ты ничего не хочешь сказать, пока мы не закончили?
– Не знаю. Много всего, – ответила Мэй. – Но вы и так любезно потратили на меня кучу времени, и я…
– Мэй, ты не хочешь сообщить нечто конкретное, что ты скрываешь от меня с тех пор, как пришла в эту библиотеку?
Мэй тотчас поняла, что ложь не пройдет.
– Что я здесь уже бывала? – сказала она.
– Ты здесь уже бывала?
– Да.
– Но ты, когда пришла, дала мне понять, что нет.
– Меня приводила Энни. Сказала, это какой-то секрет. Я не знаю. Я не знала, как лучше. Как ни поступи, все не идеально. Я по-любому в беде.
Бейли улыбнулся весьма подчеркнуто:
– Да вот и нет. До беды нас доводит только ложь. Только сокрытое.
– Лучше.