порадует многих зрителей. На запястье Мэй уже прилетали кваки. «Пожалуйста, не убивайте черепаху! Она похожа на моего дедушку!» Возникла, впрочем, и другая ветка, в которой утверждалось, что акула, сама немногим больше черепахи, не сможет проглотить ее или переварить, потому что панцирь у черепахи неприступный. Мэй открыла было рот, чтобы вслух усомниться в необходимости такой трапезы, но тут в наушнике заговорило ДУ:

– Держись. Стентон хочет на это посмотреть.

Акула в аквариуме завертелась снова – по-прежнему голодная и ненасытная. Омар акуле на один зуб, омар – бестолковый перекус. Акула всплыла поближе к Джорджии, предвкушая главное блюдо.

– Поехали, – сказала та, накренила контейнер, и черепаха медленно заскользила к бурлящей неоновой воде – от акульего нетерпения в аквариуме случился водоворот.

Когда контейнер встал вертикально, а черепашья голова очутилась за пределами оргстекла, акуле отказала выдержка. Акула прыгнула, схватила черепаху за голову и втащила под воду. Как и омара, черепаху сожрали в считанные секунды, но для этого акуле пришлось менять облик, чего не требовал омар. Акула будто вывихнула себе челюсть, увеличив себе пасть вдвое, и в два счета проглотила черепаху целиком. Джорджия излагала – дескать, многих акул, которые едят черепах, выворачивает наизнанку: они переваривают мясо, а осколками панциря их потом тошнит. У акулы Стентона были другие методы. Панцирь растворился у нее во рту и в желудке, как обслюнявленный крекер. Не прошло и минуты, вся черепаха обратилась в кучку пепла. Он вылетел из акулы хлопьями, как и останки омара, и тяжко осел на дно, к прочим останкам, уже от них не отличимый.

Наблюдая за процедурой, Мэй заметила фигуру – силуэт за стеклом, за дальней стенкой аквариума. Тело – всего лишь тень, черты незримы, но затем свет отразился в блестящей коже вертлявой акулы, и во тьме проступило лицо.

Кальден.

Мэй не видела его уже с месяц, а с того дня, как стала прозрачной, они не обменялись ни словом. Энни летала в Амстердам, затем в Китай, в Японию, назад в Женеву, и времени на Кальдена у нее не было, но временами они его обсуждали. Раздумывали, стоит ли тревожиться из-за этого незнакомца.

Но потом он исчез.

А теперь стоял за аквариумом, застыл, смотрел на Мэй.

Она хотела было его окликнуть, но испугалась. Кто он такой? Если она позовет его, снимет на камеру – не выйдет ли скандала? А вдруг он сбежит? Все еще потрясенная акульей трапезой, акульей мутноглазой яростью, Мэй не нашла в себе сил, не обнаружила голоса произнести имя Кальдена. Она смотрела на него, он смотрел на нее; если его снять на камеру, подумала она, можно показать кадр Энни, и тогда наступит ясность, случится опознание. Мэй глянула на запястье, но на экране проступил лишь темный-темный силуэт, а лица не видно. Может, объектив его не распознаёт, надо сменить ракурс. Пока она следила за фигурой на запястном экране, Кальден попятился и отступил во мрак.

До сих пор Джорджия трещала про акулу и про то, чему все они стали свидетелями, но Мэй ни слова не расслышала. Теперь Джорджия стояла на вершине стремянки и махала, надеясь, что Мэй закончила съемку, а то кормить акулу больше нечем. Шоу окончено.

– Ну хорошо, – сказала Мэй; теперь можно сбежать и пойти за Кальденом. Попрощалась с Джорджией, поблагодарила и бодро зашагала темным коридором.

Силуэт Кальдена выскользнул из двери далеко впереди, и Мэй прибавила ходу, стараясь не трясти камерой и сдерживая возглас. Дверь вела в отдел новостей – вполне логично заглянуть туда.

– Поглядим, что творится у новостников, – сказала она, понимая, что спустя каких-то двадцать шагов о ее появлении узнают все сотрудники отдела. Еще она понимала, что Кальдена сняли камеры «ВидДали» в коридоре над дверью; рано или поздно она выяснит, он это был или не он. Любое передвижение по «Сфере» записывала та или иная камера, обыкновенно сразу штуки три, и постфактум выяснить, кто куда ходил, – задача на пару минут.

У двери Мэй вспомнила, как ее касались его руки. Как они опускались, насаживали ее на него. Вновь услышала тихий рокот его голоса. Ощутила его вкус – словно какой-то мокрый свежий фрукт. А если она его отыщет? Не тащить же его в туалет. Или можно? Она что-нибудь придумает.

Мэй открыла дверь в отдел новостей – огромный зал, который Бейли оформил под старомодную газетную редакцию: сотни низких кабинок, повсюду бегущие строки и часы, на каждом столе – винтажный аналоговый телефон, под цифрами аритмично мигают белые кнопки. Здесь стояли древние принтеры, факсы, телексы, типографские станки. Разумеется, сплошь декорации. Все это ретро не работало. Новостники – чьи лица теперь надвинулись на Мэй, улыбаясь, приветствуя ее и зрителей, – в основном собирали материал через «ВидДали». По всему миру стояло более ста миллионов камер, функциональных, доступных, и вести репортажи лично – чересчур дорого и опасно, про углеродный след уж не говоря.

Мэй шла по отделу, а сотрудники ей махали, не понимая, официальный ли это визит. Мэй махала в ответ, озиралась, сознавая, что лицо у нее потерянное. Где же Кальден? Выход отсюда только один, и Мэй, кивая и здороваясь, кинулась через весь зал к дальней стене. Открыла дверь, вздрогнула от яркого света дня и увидела Кальдена. Он шагал по большой зеленой лужайке мимо новой скульптуры этого китайского диссидента – надо бы ее осветить, подумала Мэй, может, прямо сегодня, – а потом Кальден обернулся, будто проверяя, все ли еще Мэй за ним идет. Их взгляды скрестились, выбив из него крохотную улыбку, а потом он отвернулся и скрылся за «Эпохой Пяти Династий».

– Куда направляешься? – спросил голос в ухе.

– Извини. Никуда. Я просто. Ничего.