Мэй обернулась, перечитала все три тезиса. Глядя на них, заморгала, прогоняя слезы. Она что, правда сама все это придумала?

В горле пересохло, дыхание перехватило. Мэй понимала, что заговорить не сможет, и надеялась, что Бейли не попросит. Будто уловив, каково ей сейчас, как переполняют ее чувства, он подмигнул ей и обратился к залу:

– Поблагодарим Мэй за искренность, за блистательный ум и за превосходную человечность, будьте любезны?

Зрители повскакали. У Мэй горело лицо. Непонятно, как лучше, – продолжать сидеть или нужно встать? Она встала, постояла как дура, снова села и помахала, не поднимая руки с колен.

Где-то посреди громовой овации Бейли умудрился вставить финальное объявление: дабы делиться всем, что видит и может предложить миру, Мэй немедленно становится прозрачной.

Тварь была диковинная, фантомная, смутно грозная, неугомонная, но от нее невозможно было отвести взгляд. Мэй она загипнотизировала – эти кинжальные рывки, плавники-ножи, молочная кожа, глаза как серая пряжа. Явно акула – узнаваемые акульи очертания, злобный взгляд, – однако новый вид, всеядный и слепой. Стентон выволок ее из глубин Марианской впадины, спустившись туда в батискафе «Сферы». Акула – не единственное его открытие, еще он набрал во впадине доселе неведомых медуз, морских коньков и скатов, и все полупрозрачные, бесплотно движутся в громадных аквариумах, которые ему сконструировали практически за ночь.

Задача Мэй – показать зрителям животных, разъяснить, что непонятно, и в целом через свой объектив на шее стать окном в этот новый мир и вообще в мир «Сферы». Каждое утро Мэй надевала кулон, как у Стюарта, но полегче и поменьше. Объектив против сердца – так изображение устойчивее и шире кадр. Объектив видел все то же, что и Мэй, а зачастую больше. Качество исходников таково, что зрители могут наезжать, панорамировать, замораживать, повышать четкость. Звук тщательно настроен, сосредоточен на беседах Мэй – фоновые голоса и звуковое сопровождение записывается, но не мешает. В сущности, это означало, что любое помещение, куда она забредала, сканировалось полностью; зритель может навести фокус на любой угол, а если постараться – выделить и послушать все разговоры.

Вот-вот всех питомцев Стентона будут кормить, но Мэй и ее зрителей главным образом интересовала акула. Мэй пока не видела, как эта акула питается, но говорили, что она ненасытна и очень проворна. Несмотря на слепоту, пищу акула отыскивала моментально, большую и малую, живую и мертвую, и пожирала с устрашающей скоростью. Только успели кинуть в аквариум селедку или кальмара, а акула уже роняет на дно останки – зернистую кучку, похожую на пепел. Зрелище тем более зачаровывало, поскольку акулья кожа была прозрачная и не мешала наблюдать пищеварение.

В наушнике плямкнуло.

– Кормление перенесли на час ноль две, – сказал голос. А сейчас 12:51.

Мэй поглядела в темный коридор, на другие три аквариума – каждый следующий чуть меньше предыдущего. Лампы здесь не включали, чтобы лучше смотрелись подсветка цвета электрик и туманно-белесые аквариумные обитатели.

– Давай пока перейдем к осьминогу, – сказал голос.

Центральный аудиопоток, из Дополнительного Управления к Мэй, поступал через крошечный наушник, что позволяло ДУ периодически давать Мэй указания – посоветовать ей, к примеру, заглянуть в «Эпоху Машин», показать зрителям новый потребительский беспилотник на солнечных батареях, который пролетает неограниченные расстояния, через моря и континенты, если адекватно освещается солнцем; в «Эпоху Машин» она сегодня уже ходила. Из этого и состояла добрая часть ее рабочего дня – экскурсии в разные отделы, рассказы о новых продуктах, выпущенных или поддержанных «Сферой». Каждый день был новым, и Мэй уже успела побывать во всех уголках кампуса, от «Века Паруса» до «Древнего Царства», где готовились – в основном забавы ради – нацепить камеры на всех оставшихся на Земле белых медведей.

– Давайте посмотрим осьминога, – сказала Мэй зрителям.

И перешла к сферической стеклянной конструкции – шестнадцать футов высотой, двенадцать в диаметре. Внутри сидело, ощупывая окрестности, бледное беспозвоночное, облачного оттенка, но с сине-зелеными прожилками; оно наугад махало щупальцами, словно почти ослепло и потеряло очки.

– Это родственник пелагического амфитретуса, – произнесла Мэй, – но такого осьминога еще никогда не ловили живьем.

Осьминог как будто непрерывно менялся – то раздувался луковичным воздушным шаром, уверенно разрастался, то вновь съеживался, скручивался, стлался, удлинялся, сам не зная, какова его подлинная форма.

– Как видите, очень трудно определить его подлинные размеры. То кажется, что он уместится в ладони, то он заполняет собою почти весь аквариум.

Осьминожьи щупальца жаждали познать все разом: очертания стекла, топографию донных кораллов, ощутить всю воду вокруг.

– Лапочка, можно сказать, – отметила Мэй, наблюдая, как осьминог тянется от стенки до стенки, точно невод. Любопытство наделяло его мышлением,