наполняло сомнениями и алчностью. – Стентон нашел его первым, – сказала она; осьминог медленно, царственно вздымался со дна. – Осьминог обогнал батискаф и завис перед Стентоном, будто звал за собой. Как видите, он бывает очень шустрым. – Теперь осьминог носился по аквариуму, раскрываясь и закрываясь, как зонтик.

Мэй глянула на часы. 12:54. Надо убить еще несколько минут. Объектив продолжал наблюдать за осьминогом.

У нее не было иллюзий: конечно, зрители не трепещут от восторга ежедневно и поминутно. За недели прозрачности случались падения трафика, и немало, но Мэй полагалось открывать окно в жизнь «Сферы», равно блистательную и банальную. «Мы в спортзале, – говорила, допустим, она, впервые показывая зрителям фитнес-клуб. – Все бегают, потеют и изобретают способы разглядывать друг друга так, чтоб не застукали». А спустя час она отправлялась обедать, непринужденно и без комментариев, в обществе других сфероидов, и все вели себя – ну, пытались себя вести – так, будто никто на них не смотрит. Большинство были только довольны, лишний раз оказавшись перед камерой, а спустя несколько дней до всех дошло, что это тоже составляющая их работы в компании – основополагающий элемент самой «Сферы», точка. Раз компания пропагандирует прозрачность и глобальные, бесконечные преимущества открытого доступа, ее сотрудникам полагается жить в согласии с этим идеалом – всегда, повсюду, но особенно в кампусе.

По счастью, на территории «Сферы» всегда хватало поводов для огласки и гордости. Осень и зима принесли с собою неизбежное – всё сразу и со скоростью блицкрига. По всему кампусу замаячили таблички, намекавшие на неотвратимость Полноты. Слоганы были загадочные – обостряли любопытство, стимулировали дискуссии. «Что такое Полнота?» Сотрудникам предлагалось поразмыслить об этом и писать ответы на досках идей. «У всех на Земле будет учетка в "Сфере"!» – говорила одна распространенная версия. «"Сфера" избавит мир от голода», – утверждала другая. «"Сфера" поможет мне отыскать моих предков», – предполагалось в третьей. «Никакие данные, человеческие, числовые, эмоциональные или исторические, никогда больше не будут теряться». Эту гипотезу начертал и подписал лично Бейли. Самая популярная догадка была такая: «"Сфера" поможет мне жить в гармонии с собой».

Многочисленные шаги подобного рода планировались давным-давно, но никогда еще не выпадало столь удачного момента, а импульс был чересчур силен – не воспротивишься. 90 % Вашингтона прозрачны, оставшиеся 10 % увядают под напором подозрений коллег и избирателей, сохнут под злым солнцем простого вопроса: что вы скрываете? Планировалось, что почти вся «Сфера» станет прозрачной в течение года, но пока все свыкаются с этой идеей и вылавливают баги, прозрачными побудут только Мэй и Стюарт; впрочем, Мэй Стюарта практически затмила. Мэй была молода, гораздо бойчее, и у нее был голос – зрители его обожали, говорили, что он «как кларнет» и «чудесные акустические струны», – и Мэй тоже все это обожала, и с утра до вечера ее омывала любовь миллионов.

Конечно, пришлось ко всему привыкать, начиная с базовых функций оборудования. Камера была легкая, и спустя несколько дней Мэй почти не чувствовала вес объектива над грудиной – не тяжелее медальона. Сначала пытались так или эдак зафиксировать камеру на груди, в том числе «липучкой» на одежде, но так и не нашли способа эффективнее и проще, чем взять и повесить на шею. Вторая деталь, которая потребовала адаптации, бесконечно завораживала, а порой трепала нервы Мэй, – возможность в окошечке браслета видеть то же, что и камера. О мониторе на левой руке Мэй толком и не вспоминала, но камера потребовала второго браслета, на правом запястье. Такого же размера и из того же материала, но экран больше, чтобы умещалось видео и сводка с обычных экранов. Со стальными браслетами на запястьях, плотно прилегающими и матовыми, она воображала себя какой-то Чудо- Женщиной и отчасти познала такое же могущество; впрочем, идея была до того нелепа, что ни с кем не поделишься.

На левом запястье она видела свой пульс; на правом – то же, что и зрители, изображение с камеры в реальном времени, и это позволяло ей по необходимости подправлять кадр. Еще правый браслет уведомлял о текущем трафике, ее рейтингах и уровнях, выделял самые свежие и популярные комментарии подписчиков. В эту минуту, когда Мэй разглядывала осьминога, ее смотрели 441 762 человека – чуть выше среднего, однако меньше, чем она надеялась привлечь на обнародование глубоководных открытий Стентона. Прочая статистика не удивляла. В среднем 845 029 уникальных просмотров живой трансляции в день, 2,1 миллиона подписчиков на ее ленту в «Кваке». Больше не нужно было беспокоиться о том, чтобы удержаться в Т2К: ее публичность и невероятная мощь аудитории гарантировали заоблачные Коэффициенты Конверсии и Чистую Прибыль, и Мэй постоянно входила в верхнюю десятку.

– Давайте посмотрим морских коньков, – сказала она и перешла к следующему аквариуму.

Там в пастельном коралловом букете, среди текучих и разлапистых синих водорослей, она разглядела сотни, а то и тысячи крошечных существ, не больше детского пальчика, – они прятались по укромным углам, цеплялись за листики.

– Не очень-то дружелюбные они, эти рыбки. Стоп, а они вообще рыбы? – спросила она и глянула на запястье, где зрительница уже прислала ответ: «Еще какие рыбы! Класс лучеперые. Как треска и тунец». – Спасибо тебе, Сюзанна Уин из Гринсборо! – вслух ответила Мэй и переквакнула эту информацию своим подписчикам. – Поищем в этом детском саду папашу. Как вы, наверное, знаете, у морских коньков икринки вынашивает самец. Сотни этих малышей родились сразу по прибытии отца к нам. И где же он? – Мэй побродила вокруг аквариума и вскоре отыскала папашу размером с ее ладонь; он отдыхал на дне, привалившись к стеклу. – По-моему, он прячется, – заметила Мэй. – Но, видимо, не понимает, что мы за стеклом и все видим.

Она глянула на браслет и чуть-чуть повернула камеру, чтобы лучше показать хрупкую рыбку. Изможденный и застенчивый морской конек свернулся в комочек. Мэй придвинула лицо и камеру к стеклу, так близко, что разглядела облачка в его умных глазах, невероятные веснушки на изящной морде. Невозможное существо, бездарный пловец, сложен как китайский фонарь и совершенно беззащитен. На запястье высветился квак с самым высоким рейтингом. «Круассан животного царства», – говорилось в нем, и Мэй зачитала это вслух. Однако, невзирая на хрупкость, морской конек умудрился размножиться, дал жизнь сотне себе подобных, а осьминог и акула только ощупывали границы своих аквариумов и жрали. Коньку, правда, на все было