С суровым видом возвращаюсь на балкон, сажусь в кресло напротив и скрещиваю руки на груди.

Молчим. В небе урчат роторники – кто моет окна на высоте, кто курьером носится с бандеролями; проносятся автоптеры – люди спешат по своим делам; высоко в небе проплывает белая пухлая «тарелка» термоплана. На тополе щеглы радостно суетятся, ставят на крыло потомство. А я такой суровый-суровый и бабуле не улыбаюсь.

– Катьки-шматьки, – серые глаза внимательно изучают моё каменное – надеюсь – лицо. – Ты сегодня занимался, олух Царя Небесного? Одыный экзамен какому лузеру сдавать?

– Что вы слова коверкаете, бабуля? – пыхчу я. – Единый экзамен. Единый! – уже молчу про лузера.

– Я давно стара и пакоцана в красивых когда-то местах – мне можна, – она пыхнула дымком. – От мать придёт – я ей стукну.

– И отцу стукните…

– И отцу.

– Ага! И дяде Лёше!

– Ага. И с Лёшкой побазарю… А чё это ты меня корчишь, сопля? – Она не кричит, щурится сквозь дым. – Кто за тебя разруливает? Гарна чикса Катька?

– Да далась вам эта Катька!

– Цыц, шельмец! Ты меня базаром не бери – надорвёшьсси.

Она кряхтит, поправляя на коленях плед, что-то тихонько бурчит, то ли жалуясь на жизнь, то ли на меня.

А вот не подойду! А вот не помогу!

Вот опять: смотрит так, словно мои мысли услышала. Она, конечно, стара, моя любимая баба Софья, но персональный комп – пеком – надо проверить на предмет чужого вторжения.

– Клава! Клавочка! – кричит бабуля в комнату. – Завтрак можна накрывать!

– Ба, – я морщусь, – я вас умоляю, зачем так орать.

С ай-винджа сбрасываю утреннее меню на стеклянную столешницу. Бабуля косится – тату на моей руке в стиле дизельпанка: тонкий графеновый нанорисунок с включением одноатомного олова, индикаторные вкрапления в виде причудливого набора шестерён и щупалец – её одновременно восхищает и раздражает. Софье нравится, как она выражается – «девайс», но раздражает его «хипперский» вид.

Едва меню касается стола, место гибели мухи вспыхивает красной кляксой – сантревога. Я вздрагиваю от отвращения – брызги и с моего края стола.

– Видите, какая гадость! – возмущаюсь я. – А вы, небось, планшет рукой вытерли.

Бабуля морщится:

– Пока ты эту гадость не разукрасил, никто ничё не видел, – она тщательно вытирает руки о плед. – А вытираю я всё трапочкой.

– Фу-фу-фу, бабуля!

– И шо такое! Трапочка у меня почти неюзаная, – она извлекает из-под пледа смятый носовой платок, – стираная.

Такие гадости она стирает сама водой и мылом. Кусковым мылом! Вместо того чтобы на пять минут бросить платок в ионную стирку, она полчаса – полчаса! – возится в ванной, натирая «трапочку» куском мыла.

– Вот придёт мама, я ей стукну, – предупреждаю я и едва не прикусываю язык.

Теперь овальный экранчик ай-винджа вспыхивает красным.

– Штраф – пять баллов! – сообщает приятный женский голос. – Слово «стукну» употреблено в блатном контексте.

– Я машинально, – вряд ли оправдания помогут.

– Учтено состояние возбуждения: длительный спор. А также учтено влияние старшего индивида, часто использующего жаргонизмы. Всё вышесказанное не освобождает от ответственности. Штраф: пять баллов.

То есть могло быть и хуже.

– Следите за чистотой своего языка. Счастливого дня!

Баба Софья щурится на меня сквозь дым. Она в таких случаях говорит: лохонулся, лузер!