Эльга с благодарностью посмотрела на нее: здравый смысл опытной женщины утишил смятение в мыслях. Но тревога не утихала.

Соловьица ушла восвояси, Эльга приказала держать ворота двора закрытыми и никого незваного не пускать. Отроки подняли Пастыря и вновь возрузили на колоду. «Прости, родной!» – мысленно обратилась к нему Эльга, погладив складки мараморяной туники. Неприветливо Пастыря Доброго встретила Русская земля.

Пробовали молиться, но тоска и гнет на сердце не отпускали. Через оконце долетал неясный шум за тыном, но Эльга старалась не обращать внимания: любопытные еще долго не уймутся. Шли бы работать, будто дела никому в городе нет!

Заглянул Зимец:

– Воевода пришел!

Женщины обернулись к двери: вошел Мистина. И тут они невольно встали, изумленные: на нем была кольчуга, на плечевой перевязи висел меч, а судя по легкому стуку о дерево, в сенях остался отрок с воеводским щитом и шлемом.

– Отец, ты на кого исполчился? – ахнула Ута.

– Да я не один, я со всей дружиной, – Мистина взглянул на Эльгу. – У двора пришли дозор нести. А то народ сильно раздухарился, как бы не вышло беды.

– Что?

– Болтают по городу, что у тебя тут болван каменный, из греков привезен, а из-за того болвана княгиня молодая мертвое дитя родила.

У Эльги что-то оборвалось в груди, похолодели жилы.

– Кто такое говорит? – выдохнула она, прижав к сердцу стиснутый кулак.

– Кто говорил, того уже заткнули. Но слух не поймаешь. Перед воротами у тебя пол-Киева толчется. Увидят отроков оружных – присмиреют. Может быть…

Эльга направилась к двери: Мистина хотел ее остановить, но она вышла во двор. Под навесом и впрямь сидели двое Мистининых отроков- оруженосцев; при появлении княгини вскочили. Высокий тын мешал увидеть, что делается снаружи, но ясно доносился гул большой толпы – возбужденной и разозленной.

– Это что же, – Эльга обернулась к вышедшему за ней свояку, – они меня винят, что у Прияны дитя умерло?

– Говорят, греки изурочили[55] княгиню, то есть тебя, а ты – молодую, – прямо отрезал Мистина. Вид у него был злой и раздосадованный: сбывалось то, чего он опасался. – Что у тебя в дому две навки-лихорадки на досках начертаны, и от них пойдут по городу всякие беды. Говорят даже, что теперь ни одна баба живого не родит, а спастись одно средство: доски и болвана каменного в Днепр сбросить.

– Да Господи! – Эльга всплеснула руками. – Будто до меня не водилось в Киеве христиан! Да сто лет назад уже были! Аскольд князь крестился…

– Ты забыла, что с ним стало? Где он, Аскольд, где род его? Толком могилу показать не могут!

– Ригор десять лет здесь живет, и церковь стоит, и купцы есть христиане, и у них иконы в домах! Никогда же ничего…

– А князя Предслава старого не помнишь?

– И не совестно тебе! – в досаде крикнула Эльга. – Его бы не тронули, если бы вы с отцом народ не взбаламутили!

– Мы сделали это ради тебя! Ради вас с Ингваром! А ты теперь пытаешься сама подставить свою голову под тот же топор! Будто Предслав тебя ничему не научил!

– Что я такое пытаюсь? Ты ездил со мной в греки и видел каждый мой шаг! Что я сделала не так? И чем я виновата, если Прияна… Будто раньше мертвых не рожали!

– Я не знаю, что там с Прияной, я не повитуха! Но пока крестились купцы, до этого людям не было дела. Но сама княгиня – иная стать!

– Я уже не княгиня! – сказала Эльга о том, что и позволило ей сделать выбор в пользу греческого бога. – Прияна – княгиня.

Мистина лишь выразительно посмотрел на нее. И Эльга сама поняла: в глазах людей она, княжья мать, погубила невестку.

– Что она для них, и что ты, – напомнил Мистина. – В глазах людей ты – дочь Вещего, в тебе его кровь, слава и удача. Ты двадцать лет Киев хранишь. Ты Деревлянь победила и всю Русскую землю от большой войны уберегла. Ты была их богиней, их Макошью и доброй Долей, а кем стала? Прияна вышла приносить жертвы – и потеряла дитя! Сразу же, как ты приехала с твоими… греческими досками! Да любой пес поймет: это гнев богов! И поймет – за что. Даже брякнул кое-кто, чтоб лучше б ты-де за царя шла и с ним в Царьграде оставалась, коли ты теперь его веры! У Святши треплются, что мы съездили без толку и только зря раздали грекам сорок сороков соболей. Злы все: и купцы, и отроки, и сам Святослав – первый. А тут такое дело! И правда, сглазил кто-то! Найду – пополам разорву!

От злобы и досады в его голосе у Эльги холодело в груди: казалось, он осуждает ее. Все эти двадцать лет Мистина был ей ближе брата. Им случалось спорить и даже ссориться, но она знала, что он всегда на ее стороне, пусть и пытается порой вести ее не туда, куда хочет она сама.

– Но ты же не веришь, что я… – растерянно начала она.

Уж лучше бы ее сразу обвинили в том, что она съела солнце и луну!