Отроки Мистины вернулись и окружили двор – воевода опасался, что буяны оправятся и соберутся вновь.

Уже почти ночью явился Святослав: приехал верхом, с тремя десятками своих гридей.

– Видела, что твой бог наделал? – неприветливо бросил он матери. – Говорят, греки княжью мать заколдовали, и теперь у нее черный глаз. У тебя, то есть!

– Святша, сынок, ты в уме? – мягко спросила Эльга.

Как ни хорошо она его понимала, это показалось уже чересчур.

– Я-то в уме! – с досадой ответил Святослав. – Первый раз она рожала – тебя не было, Ригора не было, и все хорошо сошло! Она в тот раз боялась, говорила, как бы Кощей своей доли не потребовал, мы ему тайком жертвы приносили все девять месяцев!

Эльга слегка раскрыла глаза: она этого не знала, а ведь находилась в Киеве почти все то время.

– И помогло! Все сошло гладко. А тут ты приехала, и Ригор, и эти бабы навьи! – Святослав снова ткнул в сторону бывшего чурова кута. – Посылали вас за добром, а привезли вы одно худо!

– Может, греки еще одумаются, – вставил Мистина. – На будущий год приедет посольство…

– В жабу я катал это их посольство! На березовой постельке я его видал – на осиновых дровах, три полена в головах! Вот что! – с усилием взяв себя в руки, Святослав повернулся к матери. – Надо вам пока уехать.

– Куда? – растерялась Эльга.

Она еще после дороги из греков дома не обжилась!

– Ну… хоть в Вышгород. Пока тут все утихнет. А то мне самому придется твой двор дозором обходить, гридей здесь держать, чтоб никто не лез. Не будет тебя здесь – эти клюи пернатые уймутся, остынут. Тогда вернешься.

Эльга сидела молча, переменившись в лице. Ее изгоняют из собственного города. Родной сын. Не укладывалось в голове, что она должна бежать от киевлян, как от бешеных собак – от тех людей, что всего-то лет восемь назад, после Древлянской войны, прославляли ее и понесли бы в лодье на руках до самого верха горы, пожелай она только.

«Отче, прости им, ибо не ведают, что творят», – сказал Иисус на кресте о мучителях своих. Его смерти желали все те, кого Он пришел спасти. И после того все повторялось для многих святых мучеников, встречавших только зло от тех, кому они хотели помочь. Эльга сидела застыв, пораженная тем, как неизбежно путь каждого верующего во Христа повторяет путь Иисуса. И хотя ее не распинали, не били и не жгли, все же те люди русские, кому она хотела принести спасение в жизни вечной, увидели в ней своего врага. Забылись двадцать лет уважения, забылось все хорошее, что она за эти двадцать лет для них сделала.

Даже кровь Вещего не помогла.

Но из этого с непреложной ясностью вставало понимание: эти люди очень нуждаются в Христовой истине.

– Поедем сегодня, – прервал ее мысли суровый голос Святослава. – Я велел лодьи изготовить. Собирайтесь. Мои гриди с Икмошей тут побудут, а как стемнеет, они вас выведут к Почайне и в лодьи посадят. Я буду там ждать. Провожу вас – и назад. Дам знать, как все уляжется.

Эльга поколебалась, но близость прижавшейся к ней Брани заставила принять решение.

– Поедем ко мне в Чернигов! – подала голос встревоженная Володея. – Все равно мне домой пора, нагулялась я по гостям-то! Претибор меня каждый день понукает: поедем да поедем!

– А Прияна как? – спросила Эльга у сына. – Не лихорадит ее?

– Как, как? – проворчал Святослав. – Пригрозил, что кормить буду насильно, теперь вроде ест.

– Если еще лихорадит, сразу посылай за Честонеговой боярыней. Даже Прияне не говори – посылай, та знает, как лечить.

И невольно подумала: как тут будешь лечить? В зелье – лишь полсилы, главная сила – в заговоре. Заговаривать можно тех, кто моложе тебя, но Прияна знатностью рода превосходила не только Соловьицу, но и саму Эльгу. Оттого, надо думать, лечение так мало помогало. А ни Эльга, ни Ута, ни даже старая боярыня Ростислава – родная внучка Вещего – заговаривать больше не могли, потому что крестились и отказались от помощи старых богов.

– Она что… винит меня?

– Кощея она винит, – угрюмо ответил Святослав.

– А… ты-то сам? – решилась спросить Эльга.

Было тяжело и страшно, но она не могла дальше жить, не зная, видит ли сын в ней свою мать или злую ведьму-мачеху.

Святослав помолчал, и за этот миг у нее похолодели руки.

– Если это из-за Кощея – то моя вина, – наконец ответил он, не глядя на Эльгу. – Если Кощей – то я должен ее оберечь. Значит, у меня удачи не хватило.

И тут Эльга невольно пожелала: «Пусть лучше сын винит меня. Пусть думает обо мне что хочет, но только не верит, что удача покинула его самого – мужа, отца, князя русского…»

– Но это я узнаю, – продолжал Святослав. – Если моя удача со мной, тогда уж…