и родовитым, и простым до смерти хотелось увидеть, как делают паволоки, уже несколько поколений составлявшие предмет восторгов их бабок и прабабок.

Последнюю часть пути они проделали по Месе – Большой дороге, главной улице Нового Рима, ведущей прямо к сверкающим воротам Священного дворца. Здесь нашлось что посмотреть: снизу тянулись ряды колонн, на которые сверху опирался второй ярус домов, а под округлыми резными сводами располагались и лавки, и мастерские, и невесть что еще. Стоял шум, разноголосый крик, тянуло съестными запахами; какие-то красотки выглядывали из-за занавесок и игриво подмигивали вестиаритам. Народу крутилось столько, что приходилось очищать путь для носилок. А со вторых ярусов жители во множестве смотрели на шествие: махали руками, кричали, иногда даже бросали цветы.

Но вот вышли на площадь Августеон, и стало гораздо тише: сюда простой народ пускали только по большим праздникам и в дни богослужений в Святой Софии. Ее каменная громада высилась с одной стороны, с другой находились северные ворота Мега Палатиона, окованные узорными листами начищенной меди. Перед воротами вдоль всей площади расположились шатры торговцев благовониями: их сюда поместил особый указ василевса, желавшего, чтобы сладкий дух этого ценного товара не пропадал зря, а услаждал обитателей дворца. Ряды прилавков выстроились от Милия – столпа, отмечающего начало всех дорог Романии, – до самых ступеней. Из кадок продавали перец, нард, алоэ, корицу, амбру, мускус, смирну, ливан, смолу бальзамон, душистую свеклу, лазурь… Ни происхождения, ни применения этих веществ княгини не знали, однако жадно втягивали носами непривычные запахи, сладкие и пряные, дарившие возбуждение и ощущение своей избранности и благополучия. Запахи Золотого царства…

Вошли под огромную арку зеленого мрамора, со статуями по сторонам. Далее раскинулся полукруглый двор, окруженный узорной бронзовой решеткой. Впереди высилась крыша здания – она сияла золотом, будто там живет солнце, и подумалось, что там внутри должно быть очень жарко.

На входе Эльгу встретило, однако, не солнце, а уже знакомый папий-ключарь.

– Твою светлость ожидает высокая честь, – с поклоном доложил он. – Показать вам гинекеи пожелали августейшие дочери василевса Константина – Анна и Зоя.

Эльга с трудом сдержала удивление. Дочери василевса? После разговора с Саввой она рассчитывала на нечто другое и теперь не знала: вышло лучше или хуже? К ней выслали тех, кто все равно ничего не решает, или…

Она оглянулась на Савву, и он быстро ей подмигнул, будто поздравлял с успехом. Неужели василевсы надумали благосклоннее отнестись к ее пожеланиям? От вспышки безумной надежды на успех Эльгу бросило в жар, но она постаралась сохранить невозмутимый вид. Она плохо помнила лица пяти девушек, которых видела в китоне Елены, да и никак не ожидала, что после того разговора ей позволят увидеть их вновь.

Савва и его люди остались в помещении, где отдыхали несущие службу «львы», и дальше Эльгу со свитой повели помощники папия. К этому времени княгини уже попривыкли и смело шагали по выложенным из многокрасочных камешков цветам и узорам.

Вход в палатион Зевксиппа находился совсем близко от двора с бронзовой решеткой. Их ожидал начальник мастерских: скопец, тучный мужчина, с жирным смуглым лицом, похоже, даже не грек, а сириец.

– Один лишь василевс покупает сирийский шелк-сырец, – при помощи здешнего толмача рассказывал он, показывая шелковую кудель – такую тонкую, белую и невесомую, что напоминала паутинку в росе. – Сирийцы издавна славятся умением прясть шелк-сырец и превращать его в крученую нить, но мы здесь покупаем сырец и делаем все сами. Вот, твоя светлость, это литра шелка, – он показал нечто вроде пучка из пуха, – она стоит пятнадцать номисм.

Взволнованная ожиданием важной встречи, Эльга едва понимала объяснения. Однако отметила: вот за эту малость – пятнадцать номисм, то есть золотых? Лишь на четверть меньше, чем стоит молодой раб. А ведь шелк еще надо обрабатывать – прясть, красить, ткать. Понятно, отчего подобные дары в силах подносить один лишь царь, а на те пятьдесят номисм, что купцам разрешено истратить на паволоки, товара получается так мало.

Посмотреть, как красят пурпуром, не удалось: по причине ужасной вони держать эти мастерские в стенах дворца было невозможно, и их устраивали на берегу моря. Зато Эльге показали уже выкрашенную пряжу, привезенную для ткачей. Княгини только ахали: перед ними выложили мотки всех оттенков – от ярко-красного и голубого до густо-черничного. Оказалось, что цвет красителя зависит от того, где выловлены раковины-багрянки: в северо-западной части Месойос таласса[31] он будет синеватым, на востоке и западе – черничным, на юге – красным.

Вдруг сириец прервал рассказ и воззрился на резную арку входа. Вошли два дворцовых скопца, потом две служанки, а за ними две нарядные девушки. Даже здесь, среди мраморных плит и мозаичных полов, они выделялись среди простых смертных, будто две ирийские птички: белые туники с шитыми жемчугом красными опястьями, столы с вытканными цветами, ожерелья с подвесками из смарагда или сердолика, пояса узорных золотых пластин с самоцветами. Распущенные черные волосы из-под шитых золотом лент красивыми волнами спадали на плечи и грудь. Даже мягкие башмачки, предназначенные для хождения по гладким полам дворца, были из шелка с золотой вышивкой.

– Анна, дочь благочестивого василевса Константина, приветствует архонтиссу Эльгу Росену! – доложил скопец-толмач. – Также ее и спутниц приветствует багрянородная царевна Зоя.

Обе девы по очереди кивнули, и Эльга постаралась запомнить, где какая. Платье цвета моря в ясный день, округлое золотое ожерелье с подвесками из сердолика в золоте – Анна. Рыжевато-золотистая стола, ожерелье со смарагдами и крупным жемчугом – Зоя. Воспитанная в них с младенчества привычка к надменности и умение себя держать боролись с робостью перед лицом владычицы варваров, лишь несколько дней назад вошедшей в число христиан, то