– Обойдем Херсонес морем, выйдем к Сурожу прямо! – продолжал он. – Они-то не ждут, думают, что херсонесский стратиг первым биться будет, а до них когда еще дойдет. А стратиг пусть со своими котохряками на берегу ждет.

Дружина зашумела с одобрением. Сурож считался чем-то вроде маленького Царьграда: в нем издавна жили ремесленники и торговцы, к тому же через него проходил Шелковый путь. Для захвата самого города дружины в восемь сотен все же мало, но можно было взять хорошую добычу в предместьях и в гавани, где в летнюю пору всегда стоят корабли с дорогими грузами.

Решили оставить добычу пока в Тордовом городце, а самим идти по морю на Сурож. Лодьи, в которых пришли с Днепра, для этого вполне годились, и немало людей в дружине достаточно знали море вокруг Таврии.

Только вот колдуна – заклинателя хорошей погоды, – не нашлось.

По выходе из жерла Днепра, в том месте, где пресная вода сменяется соленой, Святослав велел принести в жертву пленника из захваченных в селениях, и первые четыре дня все шло хорошо. Везло с ветром, и русские скутары под парусами быстро шли на полудень. На каждом имелось по две смены гребцов, отроки по очереди спали меж скамей, подложив под себя лишнюю одежду и накрывшись плащами от брызг. Их предки во многих поколениях привыкали к такому, и никто не ощущал особых неудобств. Они уже прошли Херсонес, и слева тянулись скалистые, обрывистые берега Таврии, когда внезапно началось…

Небо разом потемнело, волны будто налились свинцом и подернулись мутной пеной. Море, до того такое дружелюбное и теплое, вдруг ожило; у него обнаружились свои желания, причем довольно хищные. Полученной жертвы ему показалось мало. Никто не ждал такого среди лета: во всю ширь, сколько хватал глаз, плясали короткие крутые волны, будто жадные языки чудовища с тысячей пастей. Русские скутары скакали на спинах морских змей, словно скорлупки. Боковой ветер бил в борта, заставляя отклоняться от намеченного пути. К счастью, их гнало на полудень: подуй ветер обратно – и русов швырнуло бы на скалы, не спасся бы никто.

Изначально лодий насчитывалось больше тридцати, по двадцать-тридцать человек на каждой. Паруса убрали. Одни поворачивали носом против волны, пытаясь бороться, другие – кормой, чтобы внутрь попадало меньше воды. Но держаться вместе было невозможно: уже к рассвету мокрый и усталый Святослав различил вокруг еще лишь пять, остальных разбросало на неоглядную ширь.

– Скоро прибудем прямо в Царьград! – пытались шутить насквозь промокшие гриди, из которых последний посчитал бы бесчестьем показать, что падает духом. – И оглянуться не успеем, как будем под той вашей стеной, где каменные псы в кудельных воротниках.

– Чащоба! Львы это!

А потом ветер переменился и понес их на восток. Час от часу положение ухудшалось. Гриди трудились изо всех сил: опираясь веслами о волну, старались выравнивать положение судна, свободные от гребли вычерпывали воду. Во все строны расстилалось открытое море, но этому голодные, измученные, продрогшие гриди даже радовались: при таком ветре и волнении и в бухту не вдруг войдешь, а прижми их к скалам – это верная смерть.

Но вот ветер стал стихать, волны улеглись. Святослав рискнул вновь поставить паруса, и лодьи двинулись дальше на северо-восток. По всему судя, суша лежала там.

К вечеру показался берег – холмистый, покрытый серо-желтыми скалами, кое-где припорошенными мелкой зеленью. Уже стояла тишь, под синим небом расстилалась голубая, со смарагдовым отливом морская гладь.

Когда лодьи коснулись днищем песка, только всемогущая йотуна мать помогла гридям собраться с силами, чтобы выволочь их на берег. И рухнуть рядом самим.

Было похоже на похмелье: когда даже лежа хочется держаться за землю, чтобы не качало.

Постепенно приходило осознание: они остались живы, но больше пока поздравить не с чем. Их тут не более сотни, где остальная дружина и цела ли – неизвестно. А берег вокруг – какая-то часть Боспора Киммерийского. Владения каганата.

Опираясь локтями о каменистую землю, Улеб попытался приподняться. Его мутило. Зверски болела голова – будто меж бровей загоняют железный штырь. От морской воды горели глаза под опущенными веками, драло горло и болело в носу. Уши тоже болели. От голода сводило живот.

Улеб подтянул ноги, оперся о землю коленями, выпрямил руки.

– Вылитый лев с Вуколеона, – одобрительно пробормотал валяющийся рядом Радольв. – Воротника мохнатого не хватает.

Улеб хрипло зарычал и выпрямился. Вот это вуй Асмунд и называет «дружинный дух». Когда тело говорит: лежи себе подыхай. А дух приказывает: вставай, ублюдок, и иди уже куда-нибудь!

– Там по ручью две сотни каких-то клюев валит!

Услышав эту новость, Сигват Волкогон переменился в лице.

Половину из той сотни, которая оказалась на берегу Боспора Киммерийского, Святослав оставил охранять лодьи, а с второй половиной сам отправился по берегу – выяснить точнее, куда попали, как отсюда выбираться и, главное, найти воды и еды.

С двумя последними задачами справились легко. Вскоре наткнулись на речку, густо заросшую рогозом, и в этом рогозе повстречали кабана. Взрослый кабан летом – не лучшая добыча, но и за то богам спасибо: окружили и приняли на копья. Пытаясь прорваться, кабан повалил Дрему из Икмошиной ватаги –