другим людям, когда те попадают в беду!
Рахбар отвел взгляд, словно хотел промолчать о чем-то стыдном или неудобосказуемом. Наконец он выдавил:
– Это слишком опасно – заниматься спасением… Если сейчас со дна поднимутся еще кашалоты, мы уже не сможем отбиться и погибнем точно так же, как эти несчастные… Мы обязаны использовать наш шанс выжить!
– Но берег ведь недалеко? – спросил я с надеждой.
– Недалеко. Однако скорее всего их всех съедят акулы, – отвечал Рахбар бесстрастно.
Весь оставшийся день корабль зализывал раны.
Хоронили убитых – отправляя их на дно с балластными камнями под ритуальные бормотания Кадама и его адептов.
Заделывали проломы в фальшбортах.
Латали снасти и паруса.
Кадам, оказавшийся не только боевым магом и священником, но и врачом, целил раны: промывал, бинтовал, зашивал.
Молчаливый сухонький Шень Ди и капитан Курр пересчитывали солдат и отдавали указания.
Да, было и кое-что хорошее! Кадам сказал, что Тутарбана можно восстановить! В смысле, провести над глиной, которая от него осталась, особый магический обряд.
– Но сейчас я слишком ослаблен боем, – добавил Кадам. – Мне потребуется трое суток на восстановление моих сил.
Наконец на корабль опустились тревожные сумерки. Задул норд, стало зябко, и в голову полезли самые отпетые мысли.
Сидя в своей роскошной каюте с лепниной и росписями, мы с дядей Вовой едва удержались от пьянства. Но удержались.
Во-первых, потому что, честно говоря, уже не лезло.
А во-вторых, и во мне, и в моем друге оживилось врожденное чувство опасности, без которого в армии делать нечего.
Поэтому мы перебороли усталость и занялись полной разборкой и чисткой оскандалившегося поутру «Браунинга». А «Браунинг», между прочим, это полцентнера самых разнообразных заскорузлых железяк.
К концу наших оружейных бдений покрывало из бараньих шкур, на котором мы раскладывали детали, можно было разве что выбросить, ибо никаким чисткам и стиркам оно больше не подлежало.
Зато «Браунинг» стал как новенький.
За компанию я почистил свой верный «АК-12» и даже оружие последнего шанса – пистолет «ПЯ».
– Саламандры не пройдут! – сказал по этому поводу дядя Вова.
– А то! – согласился я.
После всего этого воинского марафона я просто упал на кровать лицом в богато расшитую подушку и забылся глубоким сном школьника, счастливо сдавшего последний перед каникулами экзамен.
Любой человек, путешествующий на корабле – будь то фрегат ВМФ РФ «Ретивый», или авианосец ВМС США «Рональд Рейган», или галеас имперского флота «Голодный кракен», – очень быстро привыкает, что будят его (если он, конечно, свободен от вахты) утренние склянки.
Склянки на кораблях поновее – как фрегат или авианосец – доносит до его слуха внутрикорабельная трансляция. А на всяких там галеасах, по причине их технической отсталости, удары рынды переносятся старыми добрыми акустическими колебаниями, проникающими сквозь щели в двери каюты…
В первую секунду, когда я проснулся, мне показалось, что услышанный мною сквозь сон звук и был ударом корабельного колокола. С добрым как бы утром.
Однако уже в следующую секунду посыпались все новые и новые «дззззиннь».
Металл звонко колотил о металл.
Потом послышались грузные удары – как будто деревом по дереву.
Я бросил взгляд в сторону люмика – здесь, на «Голодном кракене», был, конечно, не привычный иллюминатор, а узенькое прямоугольное оконце, забранное мутным стеклом в свинцовом переплете.
За окном стояла густая темнота.
Значит, это не утренние склянки.
А какие?
Ночные?
Проснулся и дядя Вова. Он сел на постели и принялся тереть глаза пудовыми кулаками.
– Что там, Сергуня? Опять, что ли, саламандры?
– Кто его знает… Не понос, так золотуха, – вздохнул я устало, притягивая к себе за ремень автомат.
– Так что, собираемся?
– Придется. Надо выйти поглядеть.
