вопросы... Ну, по крайней мере, на те, к которым знала ответы. — Я добытчица...

Брови Кожана поползли вверх, буркалы-глаза выпучились. Он судорожно дернулся, будто пытался что-то в себе удержать, и... вдруг разразился гомерическим хохотом.

— Ты? До... до.. добытчица?! — алтуфьевского вожака трясло и гнуло пополам. Бутылка в кулаке ходила ходуном, коричневая жидкость плескалась, норовя вылиться на пол. — Добытчица? Приключений на свою жопу ты добытчица! Добытчица... А я, значит, тогда — старшина торгашей с Кольцевой!

Он снова громогласно засмеялся-загудел. А потом веселье вдруг схлынуло без следа. Глаза снова стали внимательными и злыми. Кожан пружиной вскочил с дивана и свободной рукой тряхнул пленную за шиворот.

— А ну, паршивка, правду говори! — прошипел он ей в лицо хрипло и негромко. — Кто такая? Звать как?

— Да я правду говорю! — взвыла девушка, беспомощно болтаясь в его руках, как тряпичная кукла. — Добытчица я! Ношу знатным женщинам из нашей общины всякие красивые вещи и золотые украшения из магазинов Сверху. Они мне за это еду дают. А еще приношу книги для тех, кто их еще ценит! А зовут... Никак не зовут! — в ее голосе зазвенело вызывающе-горькое ожесточение. —Я грязнокровка! У таких, как я, нет имен! Не думаю, что ты не в курсе!.. Ай, ну больно же! — закончила она совсем жалобно.

Губы Кожана снова скривились в ухмылке.

— Цыть! — он снова тряхнул девушку, но уже не так сильно. —Будешь лажу всякую гнать — еще не так будет!.. Крыся щипаная!..

Рука разжалась, Кожан снова сел.

— Да, видать по тебе мамашины грехи! Добытчица... И че ж ты такого добыла, что тебя из Бибирей ко мне перевязанную, как колбасу, прислали? Да еще с этим тощим... Хахаль твой?

Крыся тихонько повела плечами в попытке поправить сбившийся свитер.

— Хахаль? — с искренним недоумением переспросила она. — А это кто?

Кажется, Кожан немного опешил. Но до объяснения все же снизошел.

— Это, девочка, тот, кто тебя **т, а ты от удовольствия пищишь и еще просишь! Понятно? Еще раз спрашиваю, мышь ты серая, — какого хрена тебя мне сюда прислали, да еще этого «чистого» обалдуя в довесок? Чем вы так отличились?

Крыся мучительно покраснела. Не из-за того, что услышала непристойность, — нет, к подобным крепким выражениям ей было не привыкать. Но эта непристойность затрагивала их с Востоком отношения. И была при этом чудовищной и грязной ложью!

— Неужели тебе посредники из Бибирева не сказали, почему мы тут? И... за что нас изгнали? — медленно и недоверчиво проговорила она, на миг вскинув на него взгляд. И добавила еле слышно и как бы про себя:

— А я было подумала, что «хахаль» — это означает «друг»... Теперь буду знать, что это не так...

На ее губах мелькнула и пропала странная болезненная полуулыбка.

— Мы здесь потому, что он — «грязный человеческий шпион», а я — «подлая предательница», притащившая его в туннели скавенов. Вот и вся причина, — просто и прямо ответила она на главный вопрос. В ее тоне помимо воли снова мелькнула горечь, что конечно же не укрылось от алтуховца.

Кожан скупым жестом потер загривок, откинулся, снова прикладываясь к бутылке. Кто эта чудная? Откуда взялась? Вконец ополоумела от страха — или играет? Если играет — то уж больно хорошо!.. Он снова незаметно глянул на стоящую перед ним. Нет, на игру не похоже. За свою долгую подземную жизнь Кожан, и до войны бывший неглупым, обрел какую-то особую острую проницательность, без которой, пожалуй, не сидел бы сейчас на диване в персональном кабинете главы разбойничьей общины и не пил прямо из горла тридцатилетней выдержки виски. Сам достал, между прочим, было дело... Он набрал за щеку бронзовую жидкость, подержал во рту и сглотнул. По мелким, незаметным глазу и даже сознанию признакам, Кожан рассудил для себя, что странная девица-грязнокровка, пожалуй, не врет. По крайней мере, не все. Слово-в-слово лепечет то, что накарябали в своей бумажонке бибиревские чистоплюи, м-мать их бомба!.. Те еще дерьмецы — вечно норовят загребать жар и разгребать свое дерьмо чужими руками... Он медленно, зло выдохнул.

«А девчонка-то с характером», — не без удивления вдруг отметил Кожан. Трясется, что твое полотенце на сквозняке, трусит — и еще как трусит! — а все равно с каким-то внутренним вызовом стоит. Не глазом это видно — шкурой чуется.

— Однако, девочка, ты не все мне пока сказала, — проговорил он вслух. — Это так же точно, как то, что над нами — девять с полтиной метров земли. Какого лешего ты связалась с этим... робин-гусем с «чистых» станций? И главное, почему это он так за тебя держится? Чего-то я большой дружбы между нашими и «чистыми» не помню. Чего-то ты все же темнишь, мышка.

Лицо его стало непроницаемо, голос успокоился, стал мягче, но мягкость эта была хуже ругательного крика.

— А скажи-ка мне, мышка... Если ты у нас такая недотрога и даже слов нехороших не знаешь, с чего бы тебе вести этого, как ты сказала, грязного шпиона «чистых», — Кожан хохотнул про себя удачному каламбуру, но вида не подал, — в скавенскую часть метро, да еще вести так,