который сам, находясь в седле, ведет войско в битву, жизнь может оказаться гораздо короче, чем предполагает он сам или кто-либо из его вельмож.

– Хорошо, золотой братец… – Максут принял решение. Пусть молодой крысощенок попробует, какова на вкус свежая кровь. – Я дам тебе сотню всадников. И я больше ничего не хочу знать об этом Одинцово.

Вчера они «убили» Злобу.

Мерзкое идолище изрубили топорами, а потом сожгли, выкрикивая в адрес пылающей коряги проклятия и ругательства. Обрядом руководил Друг Духов дядька Волк, чей нос день ото дня становился все более сизым и пористым. Наутро стало понятно, что камлания не помогли: мерзкие мутоши шайны не передохли за ночь, как надеялась одинцовская община, а остались все такими же живыми и дерзкими. Неуловимые отряды всадников на черных фенакодусах продолжали хозяйничать на подступах к поселку, атакуя и похищая выходящих за частокол охотников и собирателей. Судя по следам на обнаруженных трупах, угодивших в плен жителей Одинцово перед смертью безжалостно пытали.

Дядька Волк сбежал, прихватив с собой солидный запас сушеных грибов. Его желторотые ученики стояли перед старейшиной, потупив взор и что-то скуля в оправдание.

Старейшина Емельян был настолько разъярен, что собрался собственноручно порубить на дрова идолы Деда и Бабы. Он даже снял со стены свой боевой топор, но ближайшие соратники вовремя отговорили его от безрассудного членовредительства, дескать, община может не понять, а нам сейчас раскол ни к чему. Емельян прошелся по периметру поселка, где кипела работа по усилению укреплений. Обругав пару десятков человек и раздав с пяток зуботычин, старейшина, наконец, остыл.

Во время ужина ему доложили, что Гаврила Никифорович с несколькими ополченцами наголову разбил отряд шайнов и спас жизнь одному из одинцовских пленников. В этом деле ему чуть-чуть помог странный чужак по имени Лан, который, вроде, пришел в здешние леса из Москвы.

– Хм? – вскинул брови Емельян, жуя пережаренную грудинку тетерева-говоруна. Быстро пойманный мут не считался нечистым, и мог быть употреблен в пищу по особым дням недели.

– Этот человек сказал, что ищет какую-то Мару, – сообщил старейшине приказчик Глебка. – По его сведениям, эта Мара направлялась к нам.

– Что за Мара? – Емельян бросил в рот несколько крупных ягод лесной смородины, а потом – ломтик сырокопченого турьего окорока.

– Говорит, что Мара родилась в Одинцово, была изгнана, поскольку с возрастом стало ясно, что она – мутоша.

Старейшина пригубил глиняную кружку пива.

– Хорошо, что она до нас так и не дошла, иначе мы бы выставили ее еще раз. Мара… Мара… – забормотал он, морща лоб и силясь вспомнить.

– Я навел справки. У нас действительно жила такая. Ее изгнали при старосте Игнате. А сестра Мары – Сияна – до сих пор содержится при общинном доме и трудится на полях в Баковке.

– Интересная история! – Емельян откусил половину вареной репы и запил парой крупных глотков пива. – Вели, брат, чужаку войти. Я буду с ним разговаривать.

Глебка кивнул вихрастой головой и прытко выскочил из трапезной, громко шлепая по дощатому полу босыми ногами. Емельян несколько раз откусил от окорочка тетерева, а потом бросил недоеденный кусок в тарелку: излишне сухое мясо не вызывало у него аппетита. Если б еще соли… Но где взять эту соль? Емельян в два глотка допил пиво, подцепил из блюда еще горячую картофелину в мундире и выдавил рассыпчатый клубень из потрескавшейся шкурки прямо в рот.

Скрипнула дверь, в трапезную вошел молодой воин при мече и старинном пистолете. Точнее – не вошел, а протиснулся, поскольку проем оказался для него слишком низким. Мускулы – как у зрелого мужика, плечи широкие, руки огроменные – такими за раз плюнуть можно давить черепа недругам. А ведь этому молодому человеку, насколько понимал Емельян, не исполнилось еще и двадцати лет.

– Чтоб я так жил! – хохотнул Емельян, роняя изо рта картофель. – Ты, наверное, жрешь сало и салом заедаешь? Откуда такой здоровенный?

Тут же возникла мыслишка – а не мут ли этот парень? Емельян мотнул головой, прогоняя подозрения: очень ему бы хотелось, чтоб этот богатырь с хорошим честным лицом стал союзником в это нелегкое для общины время.

От молодого воина остро пахло кровью и потом.

– Ты ранен? – спросил староста, а потом указал на скамью с другой стороны стола. – Присядь!

– Меня перевязали, спасибо, – сухо отозвался юноша. Он сел, опустил на стол тяжелые кулаки. – Я искал Мару… но сюда, похоже, она так и не дошла.

– Поешь, – предложил староста, продолжая внимательно изучать чужака. – Тебя ведь Ланом зовут? У нас, Лан, все по-простому: бери руками, что нравится, клади в тарелку или сразу в пащечку кидай… «Шведский стол», так, кажется, предки называли.

– Хорошая еда, натуральная, – задумчиво проговорил юноша, он поднес к носу разварившуюся картофелину и шумно понюхал. – Я тоже люблю натуральное, когда своими руками на грядках выращено, а не всякое там довоенное дерьмо, которое маркитанты восстанавливают в Полях Смерти.

Старейшина понял, что имеет дело с человеком, несмотря на возраст, повидавшим жизнь.

– Так откуда ты, парень? – повторил он вопрос.

– Из Кремля, – не стал скрывать юноша.