– Да?

– Я думаю об одной вещи. Хочу тебя спросить.

– Давай.

– Это касается твоей религии. Ты все еще чувствуешь себя католиком? Я хочу сказать, ты еще подчиняешься папе и все такое? Проводишь мессы?

– Папы больше нет. А мессы да. Я провожу мессу каждый раз, когда появляется возможность.

– Папы больше нет?

– Нет. Наша миссия в Венеции была связана именно с этим.

Некоторое время Самуэль молчал. Потом он сказал:

– И все-таки, ты по-прежнему считаешь себя католиком?

– Думаю, да. Да.

– Я просто думал… После всего произошедшего… Может быть, это один из тех моментов, когда Церковь может измениться. Я имею в виду новые формы христианства. Эта катастрофа могла бы стать почвой для обновления веры. Когда-то я читал книгу о раннем христианстве. В ней говорилось, что на протяжении нескольких веков существовало бесконечное множество вариаций христианства. Были, например, докетисты, эбиониты, гностики, маркиониты и многие другие. В конце концов победили протоортодоксы, чья версия христианства стала религией Римской империи. Но если бы победил какой-нибудь другой вариант, история развивалась бы совсем по-другому.

– Можно сказать, да. Ты что-нибудь знаешь об Аквилейской церкви?

– Нет.

– Она была основана в Александрии. У нее был собственный символ веры, отличный от Никейского, и довольно странная, на наш взгляд, форма проведения богослужения: их мессы пелись, как госпел, а проводившие их танцевали. Одного из их епископов за его танцевальные таланты даже стали называть elegans.

– Сильно.

– Погоди, это еще не все. Они проводили богослужение не по воскресеньям, а по субботам, как вы. В этом проявилось восточное происхождение нашей Церкви, основанной евреем – апостолом Христа. Представь себе: традиция считать священным днем субботу сохранялась в фриульских деревнях вплоть до Тридентского собора, когда местный клир и Инквизиция искоренили ее.

– Вы много потеряли. Эта маниакальность, с которой Церковь искореняла разные ростки, чтобы вырастить скучный английский газон там, где мог бы благоухать цветник…

– Прости, что перебиваю тебя, Самуэль. Но я тоже хотел бы спросить тебя кое о чем. Как тебе удалось собрать вместе столько евреев? Не знал, что в Милане была община. Я думал, их очень мало.

Смех раввина заполнил темное пространство туннеля. Это был смех человека, которому действительно от души смешно.

– Среди нас очень мало евреев! Я имею в виду этнических. Наша община исповедует иудаизм, потому что я оказался единственным верующим в Боноле. Мало-помалу они приняли мой культ. Единственное, чего мне никак не удается сделать, – это убедить их сделать обрезание. Что, заметим в скобках, было слабым местом и у эбионитов. Никто из неевреев не соглашался на обрезание, необходимое, чтобы стать одним из них.

У раввина был приятный голос. У шедшего в темноте Джона временами возникало ощущение, что он слушает радио в автомобиле. Они говорили долго, сравнивали свои религии, свои веры, обменивались историями и начинали испытывать все большее взаимное уважение.

После стольких лет одиночества и сомнений найти человека, который настолько уверенно чувствует себя со своей верой, стало для Джона большим облегчением. А вот идти в темноте было, напротив, очень утомительно. Самуэль, хоть был десятью годами моложе Джона, с трудом поспевал за упругими шагами священника. Туннель был в ужасном состоянии. Рельсы выкорчеваны и использованы для сооружения заграждений, но не подвижных блокпостов, как по дороге на станцию Кадорна, а массивных решеток, сквозь которые не смогло бы пробраться ни одно существо крупнее человека. Раввин печально смотрел на очередное препятствие в дрожащем свете заводного фонарика.

– Интересно, почему решетки стоят так редко. Ведь они не могут остановить людей. Вот если бы их поставили почаще…

– Думаю, что если уж тебе по какой-то причине приходится перебираться с одной стороны этих заграждений на другую, поневоле возблагодаришь небеса за то, что ширина позволяет тебе пролезть.

– «Позволяет» – это как-то громко сказано.

– Отчаяние помогает. Ты не представляешь себе, на какие вещи оказывается способен человек, находясь в опасности.

Они сняли рюкзаки и теплые куртки. Воздух был холодным, но не ледяным: туннель лежал на довольно большой глубине. Первый шаг сделал Джон. Он изогнулся и задержал дыхание, чтобы протиснуться на противоположную сторону. Остальное было уже легко.

– Давай, теперь твоя очередь, – сказал он, держа фонарик. Самуэль был более худым и пролез почти без труда. Но и у него это заняло некоторое время.