– А это разве не Город?

– Нет, это нет. Пойдем, я покажу тебе нашу библиотеку.

– Но я еще не готов.

Вокруг головы юноши моментально загорелись красные огоньки. Пляшущие огоньки гнева. На самом деле Джон все-таки видел предметы этого мира, но только как очертания, окруженные мерцающими аурами. Так было с того самого дня, как он повстречал Монаха.

С того самого дня, когда это невероятное создание разделило с ним свое видение. Видение того, что происходило в Риме. В обмен на свои способности это непостижимое создание забрало у него очень многое. Лишь время могло показать, был ли обмен выгодным.

Огоньки вокруг лица Управляющего продолжали расти.

– Ладно, – поспешил сказать Джон. – Хорошо, я пойду с тобой.

Опираясь на локти, он смог сесть. Это усилие далось ему нелегко. Голова начала кружиться, и он упал бы обратно на постель, если бы руки молодого человека не поддержали его.

– Помоги мне… встать…

Тело Джона Дэниэлса было хрупким. Легким, как кокон. Даже в мире, знавшем лишь тощие тела, тело священнослужителя было легким настолько, что у молодого человека захватило дыхание. Он без усилий поднял священника и помог встать на ноги.

На Дэниэлсе не было ничего, кроме грязных повязок, которыми были забинтованы его раны.

– Где… моя одежда?

Управляющий медленно довел Джона до угла больницы, в котором Мать оставила вещи незнакомца. Они были аккуратно сложены, но очевидно не постираны. Тем не менее, они не воняли. Управляющего удивил запах, который от них исходил. Это был нейтральный запах, в то же время состоявший из множества разных запахов.

Джон улыбнулся этой мысли молодого человека. Давным-давно один его друг, учившийся в Массачусетском технологическом институте, объяснил ему за пивом, как при помощи одного звука заглушить другой.

«Две абсолютно идентичные звуковые волны с противоположными амплитудами взаимно нейтрализуются. Это значит, что, если ты хочешь устранить шум, тебе нужно просто создать антишум, который взаимно нейтрализуется с мешающим тебе шумом. Шум и антишум порождают тишину».

Джон ничего не понял из этого объяснения, но оно вспомнилось ему, когда он вдохнул запах, исходивший от своей одежды. Да, это были ужасные запахи. Среди них были и плесень, и грязь, и дерьмо. Но кроме того, среди них были и антизапахи снега, костра в убежище, горячего картофельного супа. Антизапах близких друзей, сидящих вокруг костра, антизапах обмененных товаров: жир для смазки патронов, аромат табака, когда открываешь металлические коробки, пролежавшие запечатанными два десятка лет…

Но прежде всего запах снега.

Точнее, не запах, а запахи. Потому что запах снега всегда бывал разным. Он менялся от места к месту. В некоторых снег имел металлический вкус. В других Джону казалось, что он пахнет мертвыми листьями, хоть это и было невозможно, потому что – по крайней мере, насколько он знал по собственному опыту – растительность полностью исчезла с лица планеты. Смены времен года больше не было, была только долгая, смертоносная ядерная зима.

И все же…

И все же иногда снег пах мертвыми листьями, которые в его детстве сгребали в садах в кучи, чтобы потом сжечь.

Да, еще одним запахом из тех, что он иногда ощущал, был запах сожженных в костре листьев.

Мозг говорил ему, что эти запахи – всего лишь игра воображения, что ничего этого не существует, что снег пахнет лишь пеплом и что он ядовит. Но сердце упивалось этими призрачными запахами, обретая в них прошлое, прелесть давно прошедших утр, когда утыкаешься носом в стекло, глядя на падающий хлопьями снег.

Он закончил застегивать пуговицы на куртке. По пару, выходившему у него изо рта, определил, что в комнате очень холодно. Но некоторое время назад он перестал различать тепло и холод. Он притворялся, что различает их, чтобы не возбуждать подозрений у окружающих.

Он оделся не думая. Его руки все сделали сами: выбрали одежду и надели ее, натянули военные сапоги – одну из самых ценных вещей, которой он обладал. После Страдания такие сапоги уже не производились. Он ощутил зависть Управляющего. Когда-то такие изношенные сапоги уже давно валялись бы на помойке. На них было полно царапин, а в некоторых местах на коже остались самые настоящие шрамы. Но даже в таком состоянии они были настоящим сокровищем. Некоторые за такие сапоги могли и убить. Но не Управляющий. Не он. По крайней мере, не сейчас. Сейчас этот юноша дрожал, как малый ребенок накануне Рождества. Он переминался с ноги на ногу, с нетерпением ожидая, когда старик наконец оденется.

– Ты закончил? Мы можем идти?

– Идем, – вздохнул Дэниэлс.

Своим новым восприятием – особым зрением, которым не обладало (или, быть может, пока не обладало) человечество, – он видел длинный коридор, из стен которого сочилась влага. Расставленные вдоль стен ведра и тазы собирали воду, фильтровавшуюся через нечто,