— Почему ты здесь? — спросил Деро.

— Да, почему? На Манихики? — добавила Кальдера. — Твой поезд. Здесь ведь нет кротов.

Шэм махнул рукой.

— Все когда-нибудь приходят на Манихики. Кто за провизией, кто еще за чем.

— И то верно, — сказала Кальдера.

— Утиль, — сказал Деро. — Вы пришли сюда за утилем, так?

— Нет, — сказал Шэм. — За припасами. За всякой всячиной.

Кальдера и Деро повели его по дому. Тот оказался таким разбросанным и хаотичным, что Шэм про себя быстро окрестил его разбротичным. Сначала по лестнице вверх, потом на эскалаторе вниз, и снова: на эскалаторе вверх, по приставной лестнице вниз; а мимо мелькают разные странные штуки, вроде сараев под крышей.

— Ты хорошо сделал, что сообщил нам, — сказала Кальдера.

— Ага, — добавил Деро.

— Мне очень-очень жаль, что с вашими папой и мамой так вышло, — ответил Шэм.

— Спасибо, — сказала Кальдера.

— Спасибо, — серьезно добавил Деро.

— А нам жаль, что с твоими так, — сказала Кальдера.

— О. — Шэм растерялся. — Ну, это уже давно было.

— Тебе наверняка пришлось сильно постараться, чтобы попасть сюда, — сказала Кальдера. — И сказать нам.

— Мы все равно сюда шли, — ответил Шэм.

— Конечно. — Она остановилась у какой-то двери. Взялась за ручку. Посмотрела на брата, тот ответил ей взглядом. Друг в друге они как будто черпали силу. Она набрала побольше воздуха. Деро кивнул, она тоже кивнула и распахнула дверь в помещение, бывшее некогда спальней; теперь оно утратило две стены и выходило прямо в сад под низким небом. Дэйби, почуяв свежий воздух, зачирикала. Плесень, плющ, пятна сырости на стенах и свежий воздух точно стремились вытеснить из комнаты половое покрытие и мебель. Кальдера провела по мокрой пыли пальцем.

За письменным столом спиной к двери сидел мужчина. Он попеременно чиркал на бумаге то карандашом, то ручкой, то набрасывался на клавиатуру ординатора и начинал что-то выстукивать на ней. И все это с пугающей скоростью.

— Папа, — окликнула его Кальдера.

У Шэма глаза полезли на лоб.

Мужчина оглянулся и улыбнулся. Шэм остался у двери. Глаза мужчины были как будто не в фокусе. Его радость при виде детей граничила с отчаянием.

— Привет-привет, — сказал он. — Что это, у нас гость? Прошу, прошу, входите.

— Это Шэм, — сказала Кальдера.

— Он оказал нам услугу, — сказал Деро.

— Папа, — продолжала Кальдера. — У нас плохие новости.

Она подошла к нему ближе, и его рассеянное лицо дрогнуло. Шэм молча попятился, спиной вперед вышел из комнаты и беззвучно прикрыл за собой дверь. Хотел отойти подальше, но тут же услышал плач.

Минуту-другую спустя дети-Шроаки вышли в коридор, их лица были мрачны.

— Я думал, ваш папа был тот… ну, которого я нашел, — шепнул Шэм.

— Был, — сказал Деро. — А это наш другой папа.

В рельсоморье типов устройства семьи не меньше, чем самих островов, разбросанных по морю, Шэм знал это. Не всем людям хочется устраивать свою личную жизнь так, как это принято на их родном острове. Поэтому там, где государство не навязывает своим гражданам определенных норм семейной жизни и не ставит на их защиту закон, те, кто готов встретиться с общественным неодобрением лицом к лицу, устраиваются так, как считают нужным. Шроаки, видимо, были из таких; отсюда и их странный домашний уклад.

— Их было трое, — сказала Кальдера. — Но папа Биро… — Она оглянулась на дверь. — Его никогда не тянуло шататься бог знает где, как маму и папу Эвана.

— Шататься, — повторил за ней Шэм, надеясь на продолжение.

— Он смотрит за домом, — добавил Деро. За его спиной сестра, поймав взгляд Шэма, одними губами сказала: «Смотрел».

— И пишет. — Кальдера просигналила: «Писал». — Он стал… забывчивым. Но за нами он присматривает. — Кальдера пояснила: «Мы присматриваем за ним».

Шэм моргнул.