— Спасибо.
— Макс… — произнес Джой, беспомощно шаря перед собой взглядом. Поднятая рука застыла в воздухе. — Макс, дружище!
Макс ухватил и сжал его ладонь. Джой не мог этого почувствовать, но я видела, как дрогнули его пальцы в ответном пожатии.
…Друзья стояли, в одинаковой позе прислонившись к капоту машины: руки сложены на груди, ноги скрещены, глаза устремлены на пустую лунную дорогу.
— Ты постарел, — говорил Макс. — Тебе сколько сейчас? Наверное, тридцать уже? Это ж рехнуться можно!
— Ты, наверное, ни капли не изменился, — говорил Джой. — Уже начал забывать, как ты выглядишь. Саньк
— Охрене-еть!
— А Серого? Который со своей «Явы» навернулся, когда от гаишников когти рвал? Так вот он теперь…
Они были сейчас очень похожи. Живой и мертвый. Мужчина и юноша, который никогда уже не станет мужчиной. Я легко могла представить того Джоя: тощего, длинного, нескладного. Безбашенного. Больного ночными гонками. Преклоняющегося перед крутым старшим другом…
Друзья говорили взахлеб, рассказывали, вспоминали. Иногда казалось, что Джой действительно слышит призрачного гонщика.
Месяц поднимался все выше, запуская светящиеся пальцы в котлован, в котором когда-то погиб один из них; голоса становились тише, паузы возникали все чаще и тянулись все дольше…
Друзья вскинули головы одновременно — словно Джой тоже услышал давнее эхо ревущих моторов.
— Пора, — сказал Макс.
— Он уходит, — сказала я.
Джой выпрямился.
— Макс…
Парень надел шлем, ткнул Джоя кулаком в грудь. Положил руку в перчатке на его плечо.
— Знаешь? Не жалей! Зато я уже никогда не постарею!
Вновь одарил меня яркой улыбкой — от такой можно безвозвратно потерять сердце — и он об этом знает. Знал.
— А девчонка у тебя и впрямь клевая!
Он уходил от нас по серебряной дороге — мальчишка, который никогда не повзрослеет. Гонщик, который никогда не сойдет с дистанции. Уже растворяясь в лунном свете, сливаясь с ним, Макс обернулся и махнул рукой на прощание.
Через мгновение где-то далеко взревел мотор. Где-то на призрачных трассах вновь несся его мотоцикл, который невозможно ни обогнать, ни увидеть. Лишь такие же ночные гонщики засекут его мельком на скорости, при которой различить четко уже ничего невозможно: призрачный свет фары, отблеск лунного света на черном корпусе, поднятую в приветствии руку…
Джой остановился наверху, в самом начале дороги. Молча вышел из машины и встал на краю, сутулясь, сунув руки в карманы. Стоял долго. Я подождала, поерзала, занервничала и вылезла тоже.
— Джой…
Он вскинул руки и с силой нажал на глаза краем ладоней. Простонал:
— Господи, какие же мы были идиоты, Инга!.. Какие идиоты!
Не раздумывая, я обняла его. Обхватила крепко, прижимаясь щекой к свитеру в расстегнутой куртке. Молчала, слушая, как он прерывисто дышит, давя в себе рыдания. Ну давай, Джой, поплачь, закрой рану с застрявшим осколком воспоминаний! Со мной можно, я неопасна…
Не знаю, сколько мы так простояли, прежде чем Джой глубоко вздохнул и сказал хрипловато:
— Ну что… поехали домой.
Я похлопала его по спине и выпрямилась. Без близкого тепла его тела сразу стало зябко.
Возвращались в молчании. Я изредка поглядывала на Джоя — сжатые губы, взгляд не отрывается от дороги. Усталый. Свидание с прошлым — дело нелегкое…
Долго сидели в машине у дома, прежде чем я сообразила наконец, что мы приехали. А Джой и вовсе забыл о моем существовании, потому что взглянул с удивлением, когда я сказала «ну, я пошла». Задумчиво смотрел, как я отстегиваюсь, открываю дверь, ставлю ногу на асфальт…
Сказал неожиданно:
— Прости.
Я обернулась.
— А? За что?
— Если б я знал, что он до сих пор там, ни за что бы тебя туда не повез.
