Осторожно выбравшись наружу, я в корзину собрал с палубы ежи, привёл себя в порядок, поставил на жаровню чайник и занялся тренировкой. Защиту я на ночь с себя не снимал, вот и тренировался в ней, как это делал каждое утро. Воинов как было семеро на берегу, столько и оставалось, у кострища лежало несколько одеял, видимо, те прямо тут и спали, но сейчас им привезли еды, и они принимали пищу, поглядывая в мою сторону. Ненависти в их глазах уже не было, так, просто сторожили. Разве что одобрение было, вот что в их движениях и позах я смог понять – они явно с одобрением восприняли мою интенсивную утреннюю тренировку. Чуть позже, когда я сел завтракать, трое тоже решили размяться, вот это зря, на полный желудок не стоит этого делать, это вам любой врач скажет, или как их тут называли – врачеватели и лекари.

Кстати, на соседнем ушкуе людей прибавилось, похоже, команда вернулась, правда, кто из них хозяин судна, непонятно, возможно, что его там вообще нет, ни один по виду не подходил.

После завтрака, открыв сундук с серебром, я мысленно прикинул, какая может быть вира, и, скривившись, достал самый крепкий мешок и стал складывать туда серебряные слитки. Взял больше, чем по прикидкам придётся платить, чтобы запас был. Когда заполнил мешок, проверил его на вес, крякнул, но всё же вынес наружу и сложил на палубе. Потом сделал уборку на борту, и около часа сидел у носовой палубы, снова играя в шахматы.

Когда я заметил несколько всадников на нашем берегу, насторожился. Это был гонец, всё правильно, причём одна лошадь была с пустым седлом. Думаю, для меня. Так и оказалось. Гонцом выступал тот же старший десятник, с которым мы вчера вели речь. Видимо, его отрядили сопроводить меня, раз мы нашли общий язык. С десятником же я договорился об охране моего судна, три воина остались на берегу, они и присмотрят. Не забыл я крикнуть Степана, чтобы прибыл на судилище в качестве видака, тот обещал быть, хозяин отпускал. Убедившись, что колышек лодки вбит в землю, я указал на неё и на судно всем трём воинам, сначала потрогал рукоятку шашки, а потом подкинул на руке золотую монету. Намёк был ясен: за охрану – монета, а если что случится – ответят. С этим у меня быстро, те это уже знали.

Закрепив мешок с серебром на луке коня, я одним прыжком, несмотря на общий вес со снаряжением и оружием, взлетел в седло, вызвав одобрительное кряканье старого воина из сопровождения, и, управляя одними ногами, тут тоже тренировка нужна, двинул за гонцом к месту судилища, как я понял, именно туда стекался народ. Да уж, столпотворение; кажется, тут собрались все жители, одеты празднично, как будто что-то отмечать собрались, живописность цветов поражала. Иноземцев тоже хватало, которые не без интереса следили за всем. Похоже, некоторые просто не понимали, что происходит, и пришли за компанию, посмотреть, что будет.

Когда мы подскакали к площади, где людей уже сдерживали дружинники, я покинул седло и следом за сопровождением прошёл с мешком в руке в круг. Осторожно опустив его на землю, осмотрелся, ожидая князя. Вынесенное высокое кресло, даже скорее стул с высокой спинкой, обитый кожей, видимо, считался чем-то вроде трона. Князь вышел довольно скоро, вокруг трона собралась знать, и начался суд. Сначала один из бояр описал, что случилось на подворье почившего посадника, а то, что он умер в муках от ранения в живот, было подтверждено лекарем, тут уже я выяснил, что вор-боярин был ему родственником, родной брат жены. Потом дали слово видакам и вдове посадника. Только после них под шум толпы, которая была не на моей стороне, слово дали мне. Вот тут уж я развернулся во всю, что такое реклама и информационная война, мне было хорошо известно, так что я использовал все современные наработки. Я старался говорить, чтобы местные меня понимали, так что в моей речи преступления боярина и его родственничка взлетели на огромную высоту. У них разве что рогов не было и оружия дьявольского, но вроде хвост чертей и серу я от одного унюхал. Толпа теперь было полностью на моей стороне, я смог её зажечь, правда, излишне высоко, уже раздавались крики, что надо идти сжечь подворье мёртвого посадника вместе с его семьёй и слугами, чтобы нечисть не разбежалась по городу. Чуть на вдову не накинулись, толпа колыхнулась было к ней, пребывающей в ужасе. Едва успокоил их, князь это видел и благодарно кивнул мне, его изрядно напрягла реакция толпы на мою речь.

Когда я замолчал, вдруг слово взял один из священнослужителей, которые стояли в свите князя. Он сделал пару шагов и, рассматривая меня, спросил:

– Веруешь ли ты, сын мой?

С интересом изучив его, я ласково спросил:

– Ты назвал мою мать шлюхой?

От моего вопроса тот аж онемел и заметно растерялся, но быстро пришёл в себя:

– Я такого не говорил.

– Ты посмел назвать меня своим сыном, значит, решил, что моя мать-княжна будет спать с любым встречным? Ты не прав.

– Прошу прощения, княжич, ты меня неправильно понял, – моментально сориентировался тот, глядя, как я сжимаю рукояти шашек.

– Извинения принимаю, – кивнул я. – Может, повторите свой вопрос, только без последней дурацкой фразы.

– Веруешь ли ты, сы… – замер на миг священнослужитель с выпученными глазами, видимо, ему настолько эта фраза набила оскомину, что он говорил её на автомате, но поправился: – Княжич.

– Я не христианин, если ты об этом, как и мои родственники и мой народ, я имею другое вероисповедание. Но не фанатик, скорее сочувствующий. Буддизм, как в принципе и христианство, мне не очень интересно.

– Значит, есть шанс уговорить вас вступить в лоно церкви?

– Ну попробуйте, – усмехнулся я.