Пусть даже раскрывать немного иначе, не так, как с Анри. – Единственным настоящим другом. И хотя я здорово на вас разозлилась после той выходки в лесу… вы им останетесь?

Тишина вокруг нас сгустилась, но я не прятала взгляд. Разве что один-единственный раз отвела глаза, отвлеклась на шерстинку, кружащуюся в полоске лунного света, танцующую понятный только ей одной танец.

Вместо ответа он все-таки взял мою руку, сжал между ладонями.

– Не говорите так, будто мы прощаемся.

– А мы не прощаемся?

– Разумеется, нет. Или вы думали, что сможете так просто отделаться от мужчины, который явился ночью в вашу спальню?

Я фыркнула: Раджек не улыбался, но в глазах его плясали смешинки. Насколько же у меня отлегло от сердца!

– Кстати, о мужчинах и спальнях… вам не кажется, что это уже чересчур? Даже брат сомневается в моей нравственности.

Он поднял руки.

– Уже ухожу. Увидимся на благотворительном сезоне.

– Вы тоже приглашены?

Ивар пожал плечами.

– Приглашена тетушка. А она без меня не выезжает.

– Баронесса де Рианон? Я думала, это закрытый бал.

– Закрытый бал плохо сочетается с сутью благотворительности. Вопрос только в том, какая часть этих денег перепадет нуждающимся?

Он вышел, прежде чем я успела задать следующий вопрос.

Симон Эльгер в самом деле очень богат, но даже его богатству есть предел. Я видела условия в Равьенн, не думаю, что в школе для мальчиков или домах милосердия для душевнобольных они существенно отличаются.

Сколько же средств соберет очередной благотворительный бал?

И на что герцог в самом деле собирает деньги?

– Тереза! – Софи вылетела из дверей и бросилась ко мне, обхватила руками за талию так искренне, что даже стало неловко. Впрочем, я уже привыкла, что в Равьенн на нас глазеют все – начиная от сторожа и заканчивая воспитанницами, которые в каждый мой визит делали вид, что им совсем не интересно, как мы бродим по дорожкам в парке. Парк здесь был небольшой, но ухоженный стараниями девушек и приезжающего садовника. Грубо сколоченные скамеечки, на одной из них мы и уселись, стояли вдоль розовых кустов, уснувших до следующего года.

В последнюю неделю в Лавуа ощутимо похолодало, нередко я просыпалась, глядя на стелющийся над полями туман, который утреннее солнце тщетно силилось разогнать, я все чаще вспоминала Мортенхэйм. Там такая осень начиналась месяцем раньше, в это время уже шли дожди – непрекращающиеся, затяжные, неделями монотонно барабанящие в окна, а вечерами становилось совсем холодно. И красный закат среди расходящихся пятен туч с чернильными краями предвещал ветреные и промозглые дни.

– Меня сегодня похвалили, – доверительным шепотом сообщила Софи. – За арифметику. А вчера за историю магии.

– Ты молодец. Что вы сейчас проходите?

– По арифметике у нас задачки про дилижансы… а старшие говорят, что их учат полностью вести домашнее хозяйство со всеми расчетами и все такое. – Мысли у нее прыгали с одной на другую. – Мадемуазель Лафф недавно сказала, что из меня при должном усердии может выйти гувернантка, а если я буду хорошо учить язык, смогу поехать в Энгерию и работать там. Представляешь?

Глаза ее сияли, а шляпка съехала набекрень – видимо, слишком торопилась ко мне, даже в зеркало не глянула перед выходом. Поэтому я потянулась, чтобы поправить и самую капельку туже затянуть бант. Она не отпрянула, как в первые несколько раз, когда я пыталась убрать выбившуюся из прически прядь или взять ее за руку. Хрупкий мостик доверия, на котором мы стояли, с каждым днем становился все крепче. И я не знала, что мне с этим делать, потому что наши короткие послеобеденные встречи становились все более теплыми, а уезжать было все тяжелее и тяжелее.

– Ты хочешь в Энгерию?

Софи пожала плечами.

– Не знаю. Но думаю, это было бы интересно!

– Тебе не нравится в Вэлее?

– Нравится. Но сидеть на одном месте… – она передернула плечами. – Нет, это не по мне. Ты же знаешь, свобода у меня в крови. Правда, мадам Горинье говорит не свобода, а бродяжничество, но что она понимает.

Я фыркнула, а девочка потянулась ко мне и указала на холмы, откуда в долину как раз сползал густой молочный туман. Здесь цвета осени уже поблекли, унылый мрачноватый пейзаж растянулся над рекой. От влажности было в разы холоднее, поэтому мы основательно закутались в накидки и прижались друг к другу покрепче. На ветвях, тянущихся к нам скрюченными пальцами и растерявших багряно-золотые наряды, дрожали немногочисленные листья.