сих пор не было весточек. Странно было себе в этом признаваться, но Раджека мне не хватало. Не хватало его неизменной улыбки и подшучиваний, не хватало уверенности, с которой он подходил к любому, даже самому непонятному делу. Не хотелось, чтобы наша последняя встреча осталась такой. Не хотелось, чтобы он думал, что я все еще злюсь.

Хотя я и злилась. Самую капельку.

В перерывах между практиками и моими вечерними бдениями мы с Жеромом учились играть в карты без особых, впрочем, изменений. Точнее, училась я, а он наблюдал за моими учениями с терпением иньфайского монаха, которому досталось наказание за жестокие грехи всех прошлых жизней разом.

– Мне нужно съездить в Равьенн, – заявила я, когда закончилась очередная разгромная партия. Горстка пуговиц перед ним уже напоминала победную горку, мои жалкие остатки можно было уложить в пирамидку Фрая. Если аккуратно.

От неожиданности камердинер даже карты отложил.

– Зачем?

Пальцы сжались на краю стола с отчаянной силой.

– Я обещала одной маленькой девочке.

Он едва уловимо приподнял брови. Во взгляде мелькнуло удивление, но улыбнулся Жером тепло.

– Думаю, это можно устроить. Завтра мы отправимся к морю, а послезавтра – в Равьенн.

– Буду очень благодарна, если Анри об этом не узнает.

Глаза сверкнули из-под сошедшихся на переносице бровей.

– Почему?

Не хочу, чтобы близость перешла от магии к сердцу. Не хочу, чтобы золото узоров проросло внутрь и вручило ему власть надо мной. Не хочу, потому что теперь мы далеки друг от друга как никогда. Он работает на Комитет, я – на службу безопасности Энгерии. Он ненавидит Симона и желает отомстить за погибших, а я хочу защитить тех, у кого жизнь только начинается. А еще он произнес слишком опасные слова: «Я боюсь за тебя». И можно сколько угодно убеждать себя в том, что они ничего не меняют.

Для меня это слишком важно. Непростительно.

Воскрешать чувства к Анри – страшная глупость. Потому что они начнут спотыкаться и тянуть из меня силы, как неправильно поднятые куклы.

Но страшнее всего, если эти слова тоже окажутся ложью.

Не знаю почему. Не знаю зачем. И не уверена, что хочу знать.

– Потому что я хотела бы рассказать ему обо всем сама. Но не сразу.

А вот ответ был правильным: Жером сразу расслабился. Вернулись улыбка и мельтешение пальцев, меж которых с былой легкостью заскользили карты.

– Похвально. Но у меня есть к вам предложение.

Вот тут я поняла, что расслабляться рано. По крайней мере, мне.

– Мы продолжим играть, – сообщил камердинер, ухмыляясь так довольно, словно сделал Мэри предложение, и она согласилась. – Если число ваших побед до возвращения графа перевесит число моих, я ничего ему не скажу.

От неожиданности лишилась дара речи. Что ни говори, а камердинеры от графов недалеко падают.

– А если мы поступим иначе? Например, я попрошу Мэри сопровождать меня на развалины? – заметила совершенно невинно, чуть подалась вперед. – В дороге мне вполне может потребоваться помощь камеристки.

Веером мелькнули рубашки, несколько карт взлетели вверх, неудачно сорвавшись с пальцев. Впрочем, Жером их мгновенно поймал и вернул в колоду.

– Нет, – сурово заметил он, – только на моих условиях.

– Вам не кажется, что это шантаж?

Камердинер пожал плечами и протянул мне колоду:

– Снимайте.

Я вздохнула. И сняла.

Как спросить о том, что не дает мне покоя? Всего четыре дня прошло, но я засыпаю с мыслями об Анри и с ними же просыпаюсь. Когда Эльгер заявился в Лавуа, до меня доносились отголоски чувств мужа – потаенная ярость, угрожающе ворчащая, как хищник перед прыжком. Холод ненависти и пепел бессильного гнева, но сейчас не осталось даже их. Словно его душу затянуло глухой пеленой пустоты.

– Что-то еще? – Жером внимательно смотрел на меня.

– Нет. Ничего, – пробормотала, опомнившись, и взяла карты.

После очередной проигранной партии и ужина, проведенного в раздумьях, пригласила Мэри к себе совсем не с той целью, с которой обычно приглашают камеристок. Просто пришла пора наведаться в кабинет Анри. По-хорошему, все было готово еще позавчера: устройство замка, отпечаток, который придется