слетает как простыня.

Рядом раздался легкий вздох, зашелестела ткань. На фоне белого потолка материализовалось смазливое личико медсестры. Они все сейчас смазливые, будто штампуют на одном заводе. Никакой индивидуальности.

– Господин Геринг, – сказала женщина. – О, вы очнулись! Как себя чувствуете?

Мерзко. Боль засела где-то далеко и глубоко, терзала измочаленное тело. Кожа напрочь онемела, холод грыз внутренности как червь. Очевидно, Его накачали обезболивающими. Плохо, движения будут даваться с трудом…

Он повел глазами из стороны в сторону. Понял, что лежит на кушетке, вокруг столики с медицинскими приборами, какие-то трубки, капельницы. Вспыхивают и гаснут огоньки, слышится ритмичный писк, перетекают прозрачные жидкости, кто-то разговаривает в соседней комнате.

Чей-то голос, еще секунду назад далекий и невнятный, стал громче, превратился в громкий шепот. Настойчиво звал, заставлял встать и куда-то идти, кого-то покарать. Но самое главное то, что голос принадлежал отцу.

И Он не мог противиться, вдруг ощутив себя почти мальчишкой. Не мог рассуждать, потеряв способность анализировать. Потому принял на веру, поддался той властности, с которой звучали приказы. И вновь в воображении промелькнул образ холодной комнатки, сверкнуло солнце в окне, скрыв лицо родителя…

Отца нельзя разочаровывать.

Видимо медсестра заметила, как наморщился лоб пациента. А может, считала показания приборов. Одарила фальшиво-профессиональной улыбкой и отступила на шаг.

– Я позову доктора.

«Нет!» – хотел воскликнуть Он. Но сообразил, что не чувствует языка и губ, а горло издает какое-то невнятное сипение. Поднял руку и поманил женщину. Та поколебалась, но подошла ближе, и наклонилась к кушетке.

Это было ошибкой. Скрюченные пальцы впились в нежную шею как когти стервятника, раздалось шипение и треск, крик боли переходящий в хрипение. Палата сразу же наполнилась дымом, отвратительной вонью паленого мяса.

Когда медсестра перестала трепыхаться, Он ослабил хватку. С удовлетворением услышал звук падения, немного полежал, восстанавливая силы. А потом сел и не глядя на труп с обугленной, практически пережженной шеей, принялся снимать с себя присоски датчиков, выдирать иглы и трубки.

Осторожно поднялся с кушетки, облокотился на стол с приборами и зацепился взглядом за зеркало. Оттуда на него смотрел человек… наверное человек. Худое и жутко израненное существо в больничном халате, без пальцев на ногах, лысое и лишенное лица. Вместо носа – деформированное слизистое отверстие. Верхняя челюсть скалится обломками зубов, вместо нижней и части трахеи – прозрачные трубки, манжеты и распорки.

Отражение.

Он снова изучил себя с отстраненным любопытством и брезгливостью. Отвернулся и, оглядевшись, выкрутил тонкую металлическую трубку из стойки для капельниц. Поудобней перехватил импровизированную дубину, толкнул дверь и выскользнул в безлюдный коридор.

«Отец?..»

Топот, стук ударившейся о стену двери, взволнованное дыхание.

– Ким! Я услышал сигнал тревоги. И кажется, был взрыв на поверхности.

Пауза. Стук пальцев по сенсорной панели, усталый вздох.

– Угу, напали на нас. Резервный склад с боеприпасами и техникой взорвали. А как – ума не приложу, там стены толщиной в метр, система охраны.

– Корпорации?

– Не-а, американцы. Решили демократию установить.

– Что-о-о?..

– Да-да. Танки, дроны и мехи идентифицированы. Кроме того отмечена массивная атака крупных мутантов.

– И?

– И ничего. То есть никто ничего не понимает. Какой-то абсурд. К счастью ребята в тактическом центре очнулись вовремя. Основные силы агрессоров вроде бы отброшены. Но единицам удалось проникнуть внутрь комплекса. Сейчас на дипломатическом уровне. Взяли с десяток заложников, требуют возвращения территорий, танкер с нефтью… Вот такие пироги, родной. С мухоморами. Командование эвакуирует персонал в соседние сектора, решает, что делать.

– Разыгрываешь?

– Серьезен как никогда. У самого мозги кипят.

– Постой-ка… Абсурд, говоришь? Древняя техника?