Титановое брюхо транспортного самолета Ту-244 было очень вместительным, но всё же командирская машина ГАЗ «Барс» и три инженерно- спасательных танка «Армата-ИС» со смонтированными на месте штатных башен пожарными лафетами умудрились занять его почти целиком. В оставшемся свободным аппендиксе сгорбились на алюминиевых сиденьях восемнадцать фигур в разноцветных огнеупорных комбинезонах.

Двенадцать желтых комбинезонов – экипажи танков «Армата-ИС» и спасатели-оперативники.

Четыре белых комбинезона – медики. Эти держались особняком и казались какими-то особенно нервными.

Семнадцатый (черный комбинезон) был водителем командирского «Барса», восемнадцатый (оранжевый) – командиром.

Спасатели, в отличие от бледных медиков, держались бодро: шутили, смотрели какое-то видеобарахло на гаджетах, истязали челюстями жевательные резинки. Ну а мы с Костей Уткиным, также известным в сталкерских кругах как Тополь, делили на двоих шоколадный батончик «Три медведя».

Ну то есть как «делили»… В тот момент, когда Костя уже поднес батончик ко рту, я просто отломал у него половину.

– Нет, ну ты вообще! – Мой друг возмущенно отстранился. – Я же возле автомата спрашивал: тебе брать или нет? Ты сказал: «нет». Было?

– Тогда не хотелось. А теперь вот захотелось. – Я не считал нужным искать себе особых оправданий.

– Всё понятно. От мандража на хавчик пробило, – с видом бывалого резюмировал Костя.

– Меня как раз на хавчик никогда не тянет со страху. Да и чего бояться? Мы ведь только…

Но закончить свою глубокую мысль я не успел. Меня прервал наш командир, несгибаемый борец с пожарами пятого и шестого классов (электроустановки под напряжением, ядерные материалы), укротитель стихий и природных катаклизмов Геннадий Воловик. Кавалер ордена Мужества, между прочим.

– Так, население, ну-ка быстро прекратили жевать! Уточненные данные пришли. Взрыв произошел в корпусе «Т». И взорвалось там не что-нибудь, а стелларатор «Лавина».

– Стелла… кто? – наморщил лоб Уткин.

– Стелларатор – это такой реактор, – отчеканил Воловик. – В котором происходит термоядерный синтез.

«Реактор?!», «Хорош подарочек!», «Еще один Чернобыль?!!» – читалось на лицах наших с Костей коллег.

Но лично я вздохнул с облегчением. Ведь я все-таки на физика учился. Когда-то.

Я твердо знал: в отличие от «грязных» атомных котлов вроде тех, что взорвались на приснопамятной японской Фукусиме, новые термоядерные реакторы вполне «чистые». Заражения от них почти никакого быть не может. Ну разве что тепловая мощность самого взрыва большая.

Ну так он-то уже был, взрыв, чего теперь бояться? Подъедем к очагам горения под броней, зальем пожар пеной – и вся любовь.

Однако дальнейшие вводные от отца-командира всё же заставили меня занервничать.

– Мощность взрыва составила – оценочно – треть килотонны. Из-за этого имеем огромные разрушения, сплошной вывал леса в окрестностях, множественные очаги пожаров. Но главное: взрыв спровоцирован неким экспериментом. Каким именно? Товарищи ученые, как всегда, темнят, недоговаривают. Однако нам обещаны – помимо пожара и завалов – также радиация и другие спецэффекты.

– Например, какие? – спросил желтолицый, как китаец, водитель Петренко из третьего экипажа.

– Например, электромагнитные аномалии.

Уткин поглядел на меня со значением. Я едва заметно кивнул. Вспомнилась сталкерская песня «Если хочешь быть отцом – оберни конец свинцом».

Годы, проведенные в Чернобыльской Зоне Отчуждения, научили нас тому, что «электромагнитные аномалии» – это такой вроде бы безобидный эвфемизм, за которым может скрываться любая смертоносная напасть. И стометровый столп всепожирающей плазмы, и ослепительно синий стилет миллионовольтного разряда, протыкающий метр железобетона с той же легкостью, с какой свет проходит сквозь воздух…

Впрочем, там же, в Чернобыле, мы твердо усвоили: на всякую аномалию найдется свой болт с обратной нарезкой…