– С вами же никогда такого не было, – ворчал старик, стаскивая перепачканную рубашку, – Что за напасть!
– Привыкай ко всяким ужасам, Гримо, – сказал Рауль, – Это еще цветочки. Что-то я не слышу твое о- хо-хонюшки!
– Ну и шуточки у вас последнее время, господин Рауль! – не выдержал Гримо. Он вздохнул, и, намочив салфетку холодной водой, подал хозяину.
– Запомните на будущее, – заметил Гримо, – В таких случаях надо приложить к переносице что-нибудь холодное.
– Думаешь, это повторится?
– А я почем знаю? – буркнул Гримо.
– Уже было, – вздохнул Рауль, – Может быть, это предупреждение. Знак свыше. А может, возмездие.
– Я вас не понимаю. Что за чушь вы несете?
– Тебе не нужно меня понимать. Зато я сам на этот раз прекрасно себя понимаю. х х х
Полные слез глаза Анжелики де Бофор. Брат короля. ''Ой! Мне же больно, отпусти меня, живодер!''… Кровь на лице принца крови… и освобожденная Бофорочка… х х х
– Кажется, прошло.
– Ну и слава Богу, – обрадовался Гримо.
В дверь постучали. Рауль сделал запрещающий жест, затряс головой.
– Я сплю! – прошептал он.
Гримо открыл дверь. Вошел скромно, но элегантно одетый человек лет сорока с небольшим саквояжем.
– Меня прислал господин капитан, – сказал посетитель и представился, – Себестьен Дюпон, корабельный врач. Где больной?
''Так вот ты какой, знаменитый док Дюпон, гроза флагмана'', – подумал Рауль.
''Так вот ты какой, Пиратский Вожак, малыш Шевретты'', – подумал доктор. До сих пор они раскланивались издали.
– Мнимый больной, – отозвался Рауль, – Я здоров как бык.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Дюпон, – Если человек вашего возраста средь бела дня лежит в постели, что-то тут не так.
Гримо нахмурился, пораженный совпадением его мыслей и высказыванием врача. Но он решил вставить словечко.
– У моего господина сегодня был трудный день,- заметил Гримо.
Трудный! Не то слово! Сначала стукач, потом обаранившийся де Невиль, и злосчастный Анри де Вандом.
– У вашего господина все дни трудные, как я погляжу, – улыбнулся Дюпон.
– Я просто хочу побыть один.
– Господин виконт, я же был на палубе со всеми и собственными ушами слышал, как вы жаловались на головную боль. Я и пришел, чтобы помочь вам. Я полагаю, что вы просто переутомились. Но капитан наш очень встревожен. Так на что вы жалуетесь?
– Я ни на что не жалуюсь, господин Дюпон. Передайте капитану, что я очень признателен ему за заботу, но вы напрасно беспокоились, я не нуждаюсь в ваших услугах. Гримо, поблагодари господина Дюпона за визит.
Он сделал жест – заплати, мол. Это была и просьба удалиться. Но от Дюпона не так-то просто было избавиться.
– Понимаю. Вы хотите, чтобы я ушел. Но я должен дать отчет капитану о вашем состоянии.
– Начинается, – вздохнул Рауль, – Уже врачи зачастили. Следующий будет священник, потом гробовщик.
– Гробовщик на море? – хмыкнул Дюпон, – Пожалуйте ручку, сударь.
Гримо подошел поближе.
– Пульс в норме, – сказал врач.
– Я же говорил, любезный господин Дюпон. И не мните, пожалуйста, так мой бедный живот. Я не жалуюсь ни на пищеварение, ни на почки, ни на что!
– А это что? – спросил врач, показывая на перепачканный платок.
– Ничего особенного, – сказал Рауль насмешливо, – Вы поняли, уважаемый господин Дюпон – ничего особенного!
– Но у вас глаза покраснели.
– Это от ветра.
– И лицо бледное.
– Залезьте сами на высоту больше пятидесяти метров, я посмотрю, какой вы будете румяный! Что вас интересует? Язык вам показать? Извольте!
– Вы можете не паясничать, господин виконт?
– Не могу, – все так же насмешливо ответил Рауль, – Меня весьма забавляет эта сцена, господин Эскулап! Ничего не произошло! С чего переполох? Это сейчас, пока мы еще в пути. Что будет, когда начнется война с арабами? Вы и ваши коллеги будете щупать пульс нам после каждого выстрела? Прописывать слабительное после каждой вылазки? А кровопускание нам устроят господа мусульмане, у них это лучше получится, чем у ваших клистироносцев.
– Ох, виконт, – вздохнул Дюпон, – Что за глупости вы говорите! У вас превратное понятие о медицине. Вы судите о людях моей профессии по комедиям достопочтенного господина Мольера. Неужели вы полагаете, что мы лечим своих пациентов только клистирами и кровопусканиями?
– Нет, – нахально сказал Рауль, – Вы еще слабительное даете своим жертвам. Ваша слава, док, идет впереди вас!
– За все гадости, что вы мне наговорили, вы, право, заслужили изрядную долю слабительного.
– Или приличный клистир, не так ли? Но, почтенный господин Дюпон, я вам не дамся живым! – воскликнул он патетически, утрируя трагический тон актеров той эпохи.
Дюпон улыбнулся.
– Да перестаньте ерничать! Жаль, что у вас такое предубеждение к медикам.
– Да я вовсе не знаю медиков. Просто я не прибегал к помощи ваших коллег. Если когда и болел, то само проходило. Если и были какие царапины, заживало как на собаке. А то, что сужу поверхностно, не обижайтесь. Скажите спасибо… Мольеру…
Он чуть не ляпнул ''Коклену де Вольеру'' – так в последний раз назвал Мольера Портос, вострженно описывая феерическое празднество в Во, и Рауль сначала не понял, о ком идет речь, но после пары наводящих вопросов сообразил, что Портос исковеркал Мольерову фамилию, и чуть не засмеялся, хотя ему тогда, право, было не до смеха. Но глупость привязывается, и, если речь заходила о Мольере, так и хотелось повторить портосовский ляпсус. Но ''Коклена де Вольера'' заценил бы Д'Артаньян, господин Дюпон такую шутку не поймет и сочтет его совсем дураком.
– Скажу спасибо. Впрочем, я уже говорил ''спасибо'' ему лично.
– Вот как? А я думал, вы обозлились на него. Здорово он высмеивает вашего брата!
– Ничуть. Мольер высмеивает то, что составляет позор моей профессии. Шарлатанов с клистирными трубками, выкачивающих деньги из богатых профанов. Я же окончил медицинский факультет Сорбонны, стажировался в Отель Дье, и видел столько несчастных и отверженных, еще будучи совсем юнцом, помоложе вас, пожалуй. Мне доводилось приходить на помощь дуэлянтам.
– О! Врач на дуэли – это серьезно.
– Мне приходилось оказывать помощь раненым во время боев в Париже в эпоху Фронды, но даже не это повергло меня в ужас, а болезни, которые порождены нищетой и голодом. Но зачем я вам говорю все это?
– Извините, – серьезно сказал Рауль, – Меня иногда заносит.
– Да меня тоже заносит. Я не люблю, когда профанируют мое ремесло. Вам ведь тоже неприятно,